Стоунхендж
Шрифт:
Эта комната была побольше, обставлена богато. Калика сразу прыгнул и прижал к стене перепуганную служанку. Томас быстро смастерил кляп, калика зажимал ей рот, вдвоем связали и бросились к широким дверям. Служанка извивалась в путах, ее тело было молодым и зовущим, а глаза возмущенно следили за двумя сильными мужчинами. Оказывается, это гнусная ложь, что грабители жадно набрасываются на таких хорошеньких, не стоит даже морочить себе голову, в ночных грезах воображая всякое, мир не таков, а настоящие мужчины перевелись вовсе...
Томас на ходу заглянул в шкаф с одеждой, фыркнул,
Они ворвались, как два быка. В просторной комнате было немало вещей, столов под стенами, но в самой середине стояла кровать с балдахином из желтого шелка и с тяжелыми занавесями со всех сторон. Калика кивнул Томасу на дальний стол, там стояла блистающая чаша, а сам бросился к постели.
Томас поспешно отвернулся. Сердце замерло, словно вмороженное в глыбу льда. На глаза навернулись слезы. Чаша, сказал он себе настойчиво. Наконец-то отыскал, потому и слезы. Слезы благодарности Всевышнему, который вел, направлял его самого и его руку, как и все члены. Все остальное тлен, в какие бы одежды ни рядилось...
Он сорвал штору, завернул чашу, стараясь не обращать внимания на звуки, что доносились со стороны постели. Лучше пусть калика: ему не обязательно вызывать врага на поединок, раскланиваться, обмениться любезностями, соблюдать все правила вежливого обхождения с противником.
Взгляд упал на тускло поблескивающее железо в углу. Томас подпрыгнул. Ночной Сокол велел принести доспехи англа в свои покои! Пробовал напялить на свои тощие кости? И пытался поднять одной рукой его меч?
Когда калика вернулся от постели, такой же невозмутимый, словно вылез из-под одеяла, Томас был уже в своем доспехе. Калика затянул ему на спине ремни, стукнул кулаком.
— Вылитая перловица!.. Только перл из тебя, как из моего...
Томас косился на задернутый занавес постели. Крови оттуда не вытекало, но это не значило, что Ночной Сокол остался цел. Вместе с женщиной, если он допускает их в постель.
— Как там?
— Как должно, — отозвался калика лаконично.
— Он... был один?
Глаза калики были темно-зелеными, словно листья клена, а голос ровный, без эмоций:
— У него широкая кровать, но подушка одна. Похоже, он не допускает баб в постель. Да и верно делает.
— Да, они все предают.
Томас ощутил себя так, словно гора упала с плеч, а тяжелые доспехи стали невесомыми. Он не желал, напомнил себе строго, чтобы хоть какая-то женщина пострадала. Даже если она делит ложе с этим извергом. Даже если она предательница. Калика говорит, что они все предательницы, но не убивать же их всех?
Он постарался придать своему голосу сарказма:
— А ты так и пойдешь голым?
— Разве я голый? — удивился калика.
— Ну, по европейским меркам.
— Какая в лесу Европа?
Томас не решился напомнить, что они в замке, а не в лесу, хотя замок в самом деле посреди такого дремучего
Они выждали, пока шаги за дверью удалились, — утренняя стража обходила замок, — выскользнули, на цыпочках перебежали на поверх ниже. Замок заполнялся голосами, скрипами. С нижнего этажа потянуло мясной похлебкой, воздух оттуда поднимался влажный, полный запахов.
Томас удивлялся как им удается пробираться по замку незамеченными. Если бы не отвращение калики к убийствам, которое Томас начинал понимать и в чем-то при известных обстоятельствах разделять, то они бы усеяли свой путь трупами в лужах крови, пробились бы вниз, имея на пятках толпу размахивающей оружием стражей и челяди, а во дворе их бы уже ждали набежавшие люди Ночного Сокола.
А так они сумели пробраться, прячась и затаиваясь, к самим входным дверям. Лук калика все же захватил, не удержался... Со двора в щель под дверью тянуло холодным утренним воздухом. Похоже, за ночь выпал иней. Калика бесшумно подбежал, распахнул осторожно, поддерживая створку снизу, чтобы не скрипела. Томас выскользнул, остановился благоразумно. Когда дело доходит до драки, калика хорош, еще как хорош, а если нужно проскользнуть незамеченным да еще по дороге зарезать кого втихую, то калика вовсе незаменим. В любом войске ему б цены не было. Знать бы, в каких пещерах этому учат...
Выбирая тень, они от крыльца пробежали вдоль каменной стены, при малейшем звуке падая за бочки, телеги, груды корзин. Конюшня была уже близко, когда навстречу вышел, зевая и потягиваясь, огромный страж. Глаза его выпучились, он непонимающе уставился на бегущего к нему рыцаря в блестящих доспехах и полуголого дикаря с красными волосами.
Его рот начал раскрываться для истошного вопля, а рука метнулась к мечу. Томас с безнадежной яростью понимал, что на крик сбегутся, а тут надо время, чтобы найти коней, оседлать, вывести, да еще как-то пробиться к главным воротам...
Калика на бегу взмахнул рукой. Послышался глухой стук, страж поперхнулся, из горла вырвалось глухое рокотанье. Мгновение он стоял, покачиваясь. На лбу появилось кровавое пятно, а булыжник упал под ноги и покатился по плитам. Калика кивнул Томасу, промчался мимо и пропал в раскрытой двери. Томас подхватил обмякшее тело, не давая с грохотом рухнуть, затащил в конюшню.
Калика уже бегал вдоль конских ясель, выбирал. Томас крикнул с отвращением:
— Почему я?
— Железо не так пачкается.
Томас уложил стража в канавку, забросал соломой. Доспехи были забрызганы кровью так, словно он неделю работал на бойне. Похоже, у простолюдина столько же крови, сколько и у благородного. Калика наконец выбрал коней, быстро седлал, готовил мешки.
Томас пучками соломы вытирал кровь, прорычал:
— Уже и зарезать по-человечьи не умеешь! Чему вас только учат в пещерах...
Калика, не отвечая, исчез в глубине конюшни. Слышно было, как падали тюки сена, всхрапывали кони. Блеснул красноватый свет. Из дальнего стойла нерешительно выдвинулся конь, дверка была распахнута.