Стоять в огне
Шрифт:
— Вы лагерей для пленных партизан тоже не строите. В основном на виселицы налегаете.
— Вот я и говорю… — переступил полицай с ноги на ногу. — Позволь уж сесть, а то находился сегодня, в голове гудит.
— Садись, если находился. Смерть мужественно примешь или будешь ползать на коленях, просить? — спросил Беркут, подождав, пока полицай сядет.
— Привык, чтобы перед тобой ползали?
— Твои же коллеги, полицаи, приучили к этому. Да и фашисты тоже не лучше держатся. Как зовут? Фамилия? Только настоящая.
— Дмитрием зовут.
— Уже на «их»?! — повысил голос Беркут. — А еще полчаса назад служил им, в своих стрелял.
— Ну, стрелял. Надоело мне все это: и вы, и они. И ваша дурацкая война.
— Ага, «наша, дурацкая»… Ты здесь ни при чем. Твой дом не сгорел. Сестру в Германию не угнали. Давно в отряде Штубера?
— Двое суток. Нас только позавчера привезли в крепость.
— Что представляет собой этот ваш Лансберг?
— Черт его знает. Шарфюрер какой-то. Калач, по всему видно, тертый. По-русски кумекает. Мы его Воробьевым должны были называть.
— Воробьевым? Интересно… — взглянул на Мазовецкого: мол, запоминай, пригодится. — Сколько человек в его группе?
— Сорок. Кажется, сорок. Я не считал.
— Кого-нибудь из тех, кто остался в крепости, знаешь? Звания, фамилии, клички…
— Никого. Помаялись несколько часов за крепостными стенами — и в лес.
— Что должны были делать?
— Думаю, тебя ловить. Все время называли твою фамилию. Но конкретную задачу поставят позже. Так сказал Лансберг. Рановато вы меня взяли, вот что. Потерпели бы немного — мог бы больше рассказать.
— Он еще и шутит, пся крев! — не сдержался Мазовецкий. — Когда брали — перетрусил. А сейчас осмелел!
— Дед мой тоже шутя помирал, — мрачно ответил Дмитрий.
— Откуда нес патроны? — снова спросил Беркут.
— Привезли телегой. Переносили в лагерь.
— И что, хорошо вооружены?
— Четыре ручных пулемета, автоматы. Возле лагеря — линия окопов. С двумя дзотами. А вы здесь открыто живете, без опаски.
— Без опаски — это ты верно заметил, — согласился Беркут. — Потому что редко беспокоите. Всего две карательные операции пережили. Да и те в другом лагере.
Все замолчали. Мазовецкий нервно елозил кулаком по столу, словно хотел протереть доску. Он понимал, что операция закончилась неудачей. Похоже, что этот полицай говорил правду. А если так, то ни Петракова, ни Романцова он знать не мог. Значит, нужен еще один язык. Беркут, конечно, тоже понимает это. И странно, что разговаривает с полицаем вот так, спокойно. Будто сидят себе на завалинке и дымят самокрутками. Впрочем, точно так же Беркут вел себя и во время других допросов. Это всегда удивляло Мазовецкого, и привыкнуть к такой манере допроса он не мог.
— Кто же ты все-таки? Как стал полицаем? Почему? — снова заговорил Беркут. Неторопливо, спокойно.
— Ты ведь не папа римский, чтобы я перед тобой на Библии… Я знаю, как ты воюешь — храбро. Лезешь в самое пекло. Но не
— Ладно, — резко прервал его Беркут. — Спасибо за информацию. Тех, кого заслали к нам, знаешь?
— Нет. Слышал, что есть такие.
— Не щедро ты нас одарил, не щедро, — раздосадованно проворчал Беркут, глядя ему прямо в глаза. Тот взгляд выдержал, но Андрей заметил слезы. Значит, все же понимал, что уходят последние минуты жизни.
— Есть какая-нибудь просьба?
— Хотел просить, чтобы ты сам меня расстрелял.
— Это еще зачем?
— Не знаю. Кажется, что от твоей пули легче было бы умирать. Но вижу — ранен. Отводить к яме не станешь. Потому и не прошу.
— Уведи, — приказал Беркут Крамарчуку. Полицай медленно поднялся, в последний раз взглянул на Беркута, затем на Мазовецкого и, оттолкнув Николая плечом, вышел.
— Посади его в землянку для задержанных, — сказал Беркут вслед Крамарчуку. — Выставь охрану.
— На кой черт? — возмутился Николай, остановившись на пороге. — Ничего путного он все равно не знает. Расстрелять его, и…
— Подарим ему эту ночь. За смелость. И запомни, сержант: никогда не спеши с приговором.
— Ладно, — вздохнул Николай. — Подарим так подарим.
23
Не успел Штубер после возвращения от шефа гестапо допить чашку кофе, как на пороге вырос Карл Лансберг.
— Неприятная новость, господин гауптштурмфюрер.
— Гонцам, приносившим дурные вести, в старину отсекали головы.
— По-моему, так поступали азиаты.
— Не только.
— Полчаса назад на берегу реки найден убитым рядовой Йозеф Каммлер. Вы ведь знаете: он очень любил купаться. Даже в такой холодной воде, как в этой лесной речушке.
— Кто же этого не знал?! — пожал плечами Штубер, пристально вглядываясь в Лансберга. — Главное, что найден. Было бы куда хуже, если бы он просто исчез. Поди выясни — вдруг переметнулся к партизанам. Немедленно организуйте расследование.
— Уже все выяснено. Убит русским штыком. В спину. Врач сказал, что в момент убийства Каммлер был пьян. Очень пьян. Вероятно, задремал на теплом пригорке после купания, а тут…
— Может, и задремал. Но согласитесь, фельдфебель: это ужасно. Партизаны окончательно обнаглели. Действуют у нас под носом!
— Да, с этим пора кончать, — смиренно согласился Лансберг. И на какой-то миг взгляды их снова встретились. Нет, конечно, в этих взглядах не было и тени огорчения в связи с гибелью неудачника-водителя, имевшего неосторожность предпочесть выпивку и купание — образцовому выполнению своих служебных обязанностей.