Страда речная
Шрифт:
— Вот, смотрите. Здесь, недалеко от нас, к берегу выходит заброшенная лесовозная дорога. Она ведет в поселок Пальники. Туда летает почтовый самолет. Ясно? А уж сорок километров как-нибудь пешочком осилю. Не столько приходилось хаживать.
Капитолина Тихоновна повернулась к Любе.
— Думаю, что комсомольцы не подкачают. Записывать не будем, а для себя решим так: за семь дней закончить съемку и промеры на участке Чертова вилка — Ванюшин чертеж. При хорошей погоде это выполнимо. Вениамин, ты как считаешь?
— Какой разговор, Кап Тихоновна! В лучшем виде! Можете положиться на меня.
— Ну-ну,
Капитолина Тихоновна с хитрецой глянула на Любу, на всех, добродушно улыбнулась, словно говоря: «Шутим это мы, мальчики, шутим по-стариковски».
— Вы уж скажете, — сразу сник Венька.
— А ты не кисни! Лучше разозлись на меня. Перекостери в душе — и за работу! Ведь ты как-никак старший техник. Старший! А тебя, честно говоря, на долгое время за себя оставить-то боязно.
Начальница энергично прихлопнула рукой по столу, считая деловой разговор оконченным:
— Ну, все! Надо собираться.
Парни вышли. Люба придвинулась к столу, пристально посмотрела на Капитолину Тихоновну. Она сразу заметила, что маме Капе нездоровится. Лицо у нее было осунувшееся, изжелта-бледное, кожа шероховатая, пористая. Это желтизна, тусклый блеск уже отцветших рыжеватых волос, горькие бороздки губ сразу же состарили ее.
— Опять язва, ага? — участливо спросила Люба и страдальчески сморщилась, словно она сама, а не Капитолина Тихоновна мучилась от боли.
— Она, проклятая! Ничего, пройдет… Это все война да послевоенные годики на подножном корму дают себя знать.
Через час, в последний раз взяв брандвахту на буксир и поставив ее посреди воды, «Кречет» ходко побежал по течению и вскоре скрылся за поворотом. Венька с Виктором, разбив рабочих на две бригады, отправились прокладывать магистраль.
5
Среди необъятных болот где-то горели леса. В прозрачные ночи на западной стороне небосклона играли малиновые тусклые всполохи, редкий ветер доносил беспокойный запах пережженной смолы и горелого торфа. Несколько раз собирался дождь, но словно испарялся, не долетев до земли, в прокаленном до звона воздухе.
И сегодня на северо-западе, в «гнилом» углу, заворчал, заворочался поутру гром. Заклубились, забурлили облака, потом потянулись грязные, перистые космы.
Нечем стало дышать, воздух был парной, плотный. Замолкли птицы в прибрежных кустах, загустела тишина, лишь монотонно взбулькивали меж лодок под кормой речные струи да рыжий канюк на лиственничной сушине привычно гнусавил: «Кий… Кий», будто просил: «Пить… Пить…»
Но прошел час-другой, и снова расплавленно-однообразно сверкало небо. Туча ушла стороной, затихло недовольное грозное урчание.
Вторую неделю брандвахта болталась на якоре посреди реки. Уже истомились от ожидания, а Капитолины Тихоновны все не было. Оставалось единственное решение: кому-то идти в Пальники. Или начальница попадет навстречу, или они позвонят оттуда в техучасток, узнают, почему она задержалась, и получат дальнейшие распоряжения. Кроме того, в партии кончались продукты, необходимо
Венька по праву старшего заявил, что пойдет сам. Виктор ничего не мог возразить на это, так как на месте не было дел ни тому, ни другому. За три дня ожидания они завершили первичную обработку материалов. Натесали впрок колышков-пикетов, кое-что сделали по мелочам.
Кто же пойдет с Венькой вторым? Не успел Виктор мысленно перебрать всех оставшихся, как Люба твердо сказала:
— Я пойду с ним.
Венька не сумел скрыть радости. Да и Люба смотрела на него так, будто решилась на что-то важное и теперь вручала ему свою судьбу.
Виктор поначалу не обратил на это никакого внимания и пытался доказать, что лучше взять с собой кого-нибудь покрепче, повыносливей — ту же Райхану. Но Венька припечатал поспешно:
— Все, решено! Пойдет Люба.
Тут уж Виктор спорить больше не стал. Собственно, какое ему дело? Старший — Венька, он решает, он и отвечает за все и перед коллективом, и перед начальством. А ему, Виктору, важно свои обязанности выполнять, и этого вполне достаточно. Во всяком случае, для душевного спокойствия…
Старший техник к тому времени для Виктора оставался все еще загадкой. По училищу он помнился смутно, так, пожалуй, только в лицо. Когда Старцев уходил в армию, Венька начинал лишь второй курс.
Здесь, в работе, отношение к нему сложилось двойственное: то он нравился Виктору и между ними возникала какая-то душевность, то вдруг раздражал, и тогда Виктор становился сух с ним, снисходителен, подчеркивая свое возрастное старшинство.
Работал Венька по настроению, и, когда вдруг увлекался, на него было любо посмотреть, сидел ли он в это время в промерном катере перед эхолотом, или старательно колдовал над планшетом. Особенно легко было с ним в редкие часы отдыха, когда он брал гитару. Озорные частушки, потешные припевки сыпались из него, как картошка из худого мешка. И песен он знал немало, причем таких, которых Виктор не слыхивал раньше. Любил, правда, порисоваться Венька, иногда поерничать, да разве в этом суть?
Отвяжися, тоска,Пылью поразвейся!Что за грусть, коли жив —И сквозь слезы смейся!Запоет так вот после напряженного жаркого дня, легче не легче, но покойнее становится на душе. И комары вроде меньше жалят, и не таким далеким город кажется, и конец навигации — вот он, близко, каких-то три месяца…
Венька вырос в городе, и это заметно сказывалось на его работе в полевых таежных условиях. Виктор по свойственной ему некоторой самоуверенности считал, что вот он, сельский парнишка, пообтерся в городе и быстро познал его премудрости. А кинь иного горожанина вглубь, в тайгу, оставь на время одного — надолго ли его хватит? Вот и Венька ни топора в руках держать толком не умеет, ни места для ночлега обустроить, ни пищу раздобыть. Глух к грубой мужицкой работе и к лесу вообще со всей его разноликой живностью. Познать все это, полюбить — не в городе освоиться, тут двух-трех лет недостаточно, надо с детства этим жить или позднее потратить весомый кусок жизни. Правда, у Веньки тоже все еще было впереди: какие его годы!