Страдающее Средневековье. Парадоксы христианской иконографии
Шрифт:
Во французской поэме «Диспут между Богом и его Матерью» (середина XV в.) Христос сетует на то, что Дева Мария забрала у него львиную долю наследства, оставленного Богом-Отцом. Почти все прекраснейшие дома (имелись в виду соборы), принадлежат (посвящены) Богоматери, а ему достались лишь «госпитали», т. е. дома для больных и странников («h^otels-Dieu» – «дома Господни»). Христос подает на мать в суд, и его представитель, римский понтифик, угрожает Марии, что заточит ее в темницу, пока она не вернет сыну наследство. Ответчица парирует, что это сын оставили ее без гроша, так что ей приходится, как в прошлом, зарабатывать на жизнь ткачеством. Отношения между Богочеловеком и его матерью описываются как семейная склока.
Дьявольское Credo
Иногда пародия использовалась для обличения еретиков. От XV в. сохранился пародийный Символ веры («Credo» – «Верую»), который якобы исповедовали чешские гуситы. Вместо веры «во
Никому помолимся
В конце XIII в. монах по имени Радульф преподнес кардиналу Каэтани (позже тот стал папой под именем Бонифация VIII) пародийную проповедь о св. Никто («Nemo»). «Житие» этого вымышленного подвижника было собрано из библейских фраз, где фигурировало латинское слово «nemo», а таких в Ветхом и Новом Заветах, само собой, оказалось немало. Благодаря игре с цитатами фигура св. Никого приобрела воистину божественное величие. Ведь в Откровении Иоанна Богослова (3:7) сказано, что Господь «затворяет – и никто не отворит». Русский перевод не позволяет понять, в чем тут соль, но в латинском тексте нет частицы «не». Там сказано «Deux claudit et nemo aperit», т. е. Господь затворяет, и только Никто отворит. А значит, этот святой (почти) равен Всевышнему. Из фразы Евангелия от Иоанна «Никто не восходил на небо («Nemo ascendit in celum»), как только сшедший с небес Сын Человеческий» (3:13) автор проповеди точно таким же способом заключил, что св. Никто, подобно Христу, вознесся на небеса. Вся пародия, конечно, высмеивала не Библию, а формализм ее толкований и манипуляций цитатами, которые позволяли извлечь из священного текста и доказать с его помощью что угодно.
Nemo был не только велик, но и, как предполагает его имя, невидим. Когда в начале XVI в. его житие было издано типографским способом, на первую страницу поместили точный портрет святого – пустую рамку, в которой никого не было. Или был изображен Никто. Впрочем, это одно и то же (24).
24. О муже Никто, который был славен среди людей, 1512 г. M"unchen. Bayerische Staatsbibliothek. Res/P.o.lat. 1636,28
Средневековая пародия на священные тексты и ритуалы – сколь бы она, на современный взгляд, ни была непочтительной или даже сальной – чаще всего не отрицала их истинности и силы. Взять хотя бы «Денежное Евангелие от марки серебра» (XIII–XV вв.), чье название явно пародирует заглавие Евангелия от Марка. В одной из версий папа, наставляя кардиналов, переиначивает слова Христа из Нагорной проповеди «блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное» и «блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся» (Мф. 5:3, 6) в «блаженны богатые, ибо они насытятся. […] Блаженны имущие деньги, ибо их есть курия римская». Но это не атака на Евангелие, а критика папского двора с его алчностью; обвинение в адрес тех иерархов, которые нарушают Божий закон.
Благочестивые ослы
Шутовские епископы, пародии на богослужение и ритуалы, где привычные нормы и иерархии переворачивались с ног на голову, существовали не только в воображении мастеров, украшавших рукописи маргиналиями, но и в реальном мире, у них за окном.
С XII в. в разных епархиях Франции к праздникам, которые следовали за Рождеством: от дней св. Стефана (26 декабря), св. Иоанна Богослова (27 декабря) и Невинноубиенных младенцев (28 декабря) до Обрезания Господня (1 января) и Богоявления (6 января) – были приурочены пародийные действа. Самое известное из них – это «праздник иподиаконов», который также называли «праздником дураков» (festum fatuorum или festum stultorum). Изначально он, видимо, отмечался вполне чинно, а слово «дурак» означало не глупцов, безумцев или шутов, а смиренных и нищих духом, малых и юных – таких же чистых, как сам новорожденный Иисус и вифлеемские младенцы, перебитые по приказу царя Ирода. Однако со временем это празднество стало выходить из берегов и порой, по разным свидетельствам, оборачивалось развеселой пародией на богослужение.
На время торжества младшие – по чину и по возрасту – клирики избирали из своей среды епископа, архиепископа или папу дураков. Ему вручали одежды и инсигнии настоящего прелата – митру, посох и кольцо. В самом разнузданном варианте во время мессы, которую
В XV в. церковные власти – иерархи, собравшиеся на Базельский собор, и профессора парижского факультета богословия, – которые и до того периодически пытались вернуть эти действа в более чинное русло, повели против праздника дураков настоящее наступление. Постепенно они сумели его «приручить» (запретив дурацкому епископу служить мессу и благословлять народ, а клирикам – носить маски и пьянствовать во время службы) или вовсе изгнали его из храмов на городскую площадь.
Близким родственником «праздника дураков» был «праздник осла», который устраивали в память о бегстве Святого семейства в Египет. По преданию, Дева Мария с Младенцем ехала на осле, а Иосиф шел рядом (25). В XVII в. один французский эрудит, ссылаясь на некую средневековую рукопись (до наших дней она не дошла, так что проверить его утверждения сложно), писал о том, что за пять столетий до того в городе Бове существовала следующая традиция. Девушку, которая исполняла роль Девы Марии, сажали на осла, и она с толпой клириков и мирян ехала из собора св. Петра в церковь св. Стефана – этот путь символизировал бегство в Египет. Там их с ослом ставили у алтаря и служили торжественную мессу. Однако каждую ее часть («Входную», «Господи помилуй», «Славу в вышних»…) хор завершал ослиным ржанием (hin ham). Закончив мессу, священник вместо благословения тоже трижды ревел по-ослиному, а паства вместо «аминь» отвечала ему «hin ham, hin ham, hin ham».
25. Часослов. Западная Франция, третья четверть XV в. Gen`eve. Biblioth`eque de Gen`eve. Ms. Latin 33. Fol. 79v
Святое семейство, скрываясь от царя Ирода, бежит из Палестины в Египет. Под этой сценой акробат, извернувшись, изображает осла, а оседлавшая его нагая девушка (блудница?) – Деву Марию. Единственный, кого не хватает в пародии, – это младенец Христос.
В Горлестонской псалтири, созданной в Англии в 1310–1324 гг., над строками 77-го псалма, где говорится о том, как Господь вывел израильтян из Египта, а они, странствуя по пустыне, прогневили его, изображен дьякон, потрясающий мечом. Осел, на котором он ехал, пал, сраженный видом обезьяны, выставившей свой красный зад (26). Если пролистать рукопись дальше, до 95-го псалма, то наверху листа появится точно такой же осел, но с другим всадником – королем с флейтой и барабанами (27). Эти странные сценки очень напоминают два известных библейских сюжета – обращение волхва Валаама и обращение иудея Савла, ставшего апостолом Павлом.
Как рассказывается в Книге Чисел (22:22–29), Валаам был волхвом, которого царь моавитян Валак призвал к себе, чтобы тот проклял израильтян, угрожавших его владениям. Хотя Господь запретил Валааму повиноваться царю, он все же отправился к Валаку:
26, 27. Горлестонская псалтирь. Великобритания, 1310–1324 гг. London. British Library. Ms. Add. 49622. Fol. 102v, 125r
«И стал ангел Господень на дороге, чтобы воспрепятствовать ему. Он ехал на ослице своей и с ними двое слуг его, […] Ослица, увидев ангела Господня, легла под Валаамом. И воспылал гнев Валаама, и стал он бить ослицу палкою. И отверз Господь уста ослицы, и она сказала Валааму: что я тебе сделала, что ты бьешь меня…? Валаам сказал ослице: за то, что ты поругалась надо мною; если бы у меня в руке был меч, то я теперь же убил бы тебя».
После этого Валаам понял, что согрешил, и обещал повиноваться Богу. В средневековой иконографии эта история обычно сводилась к ключевой сцене, где ослица, на которой сидел Валаам, замирает как вкопанная при виде ангела (28).
Второй возможный источник пародии – это обращение апостола Павла. Как рассказывается в Деяниях апостолов (9:3–5), когда Савл, тогда еще гонитель христиан, приближался к Дамаску, с неба внезапно воссиял свет. «Он упал на землю и услышал голос, говорящий ему: Савл, Савл! что ты гонишь меня? Он сказал: кто ты, Господи? Господь же сказал: Я Иисус, которого ты гонишь». Хотя в Деяниях ни слова не сказано о том, что Савл (так его звали, пока из смирения он не сменил имя на Павел, от «paulus» – «малый») ехал в Дамаск верхом, на многочисленных средневековых изображениях его конь, ослепленный небесным светом, падает оземь (29).