Страх — это ключ
Шрифт:
— Как самочувствие пациента? — поинтересовался я, прерывисто дыша напряжение последних двадцати минут и то, что я бежал весь обратный путь, не способствовало сохранению ровного дыхания.
— Отдыхает, — усмехнулся Кеннеди. — Мне пришлось дать ему успокоительного еще раз. — Тут его глаза остановились на мне, и улыбка медленно сползла с его лица, когда он сначала увидел кровь, которая текла из моей губы, а затем — дыру в штормовке.
— Плохо выглядишь. И ранен. Проблемы?
Я кивнул.
— Но теперь все в порядке, я обо всем позаботился. — Я старался как можно быстрее снять штормовку, и процесс этот мне совсем не нравился. —
— Прекрасно, просто замечательно. — Слова у Кеннеди вылетали автоматически: его радовали мои слова, но ему совсем не нравился мой вид.
Осторожно и бережно он помог мне снять штормовку и вдруг испуганно охнул, увидев сквозь разорванную рубашку пропитавшиеся кровью марлевые тампоны, которыми Мери заткнула рану с обеих сторон, когда, спустившись с технической площадки, мы на минуту зашли в радиорубку. Пуля прошла навылет, не задев кости, но вырвала половину дельтовидной мышцы. — Боже мой! Это должно сильно болеть.
— Не очень. — Но рана болела сильно: словно пара маленьких человечков, работавших сдельно, двуручной пилой пилили плечо так, будто от этого зависела их жизнь. Рот болел не меньше — сломанный зуб оставил обнаженным нерв, который каждые две секунды заставлял мое лицо дергаться от невыносимой боли, отдававшей в голову. В обычных условиях от всего этого я полез бы на стену, по сегодня день не был обычным.
— Ты не можешь работать в таком состоянии, — настойчивым тоном сказал Кеннеди. — Ты истекаешь кровью и...
— Заметно, что мне врезали по зубам? — внезапно спросил я.
Он подошел к раковине, намочил носовой платок и стер кровь с моего лица.
— Думаю, что нет, — задумчиво произнес он. — Завтра губа будет в два раза толще, но в ближайшее время она не распухнет. — Он невесело улыбнулся. — И до тех пор, пока рана в плече не заставит тебя захохотать, никто не увидит, что зуб сломан.
— Отлично. Это то, что мне надо. Ты же понимаешь, что я должен был сделать это. — Я стаскивал резиновые сапоги и вынужден был поправить пистолет за поясом. Кеннеди, начавший натягивать штормовку, увидел его.
— Ларри?
Я кивнул.
— Это он тебя так отделал? Снова кивок.
— И что с ним?
— Там, куда он отправился, героин ему больше не потребуется. Болезненно морщась, я влезал в пальто, более чем когда-либо довольный, что оставил его здесь. — Я свернул ему шею.
Кеннеди посмотрел на меня долгим задумчивым взглядом.
— Не слишком ли жестоко, Толбот?
— Посмотрел бы я на тебя, — ответил я мрачно. — Он заставил Мери стоять на коленях на технической площадке в ста футах над палубой и предложил ей спуститься без помощи лестницы.
Он перестал застегивать последнюю пуговицу штормовки, двумя быстрыми шагами пересек комнату и схватил меня за плечо, но тут же отпустил, когда я вскрикнул от боли.
— Извини, Толбот, чертовски глупо с моей стороны. — Его лицо не было таким смуглым, как обычно, а в глазах билась тревога. — Как... С ней все в порядке?
— Она в порядке, — ответил я устало, — будет здесь через десять минут, и ты убедишься в этом сам. Тебе лучше уйти, Кеннеди. Они могут вернуться в любую минуту.
— Это верно, — пробормотал он. — Полчаса, сказал генерал, а они почти истекли. Ты уверен, что с ней все в порядке?
— Уверен, уверен, — ответил я раздраженно и моментально пожалел об этом. Этого человека
— Я пошел, — сказал он. Ему было не до смеха. Взяв лежавшую на столе рядом с моими бумагами записную книжку в кожаном переплете, он засунул ее во внутренний карман. — Это нельзя оставлять. Будь добр, открой дверь и посмотри: нет ли кого в коридоре.
Открыв дверь, я убедился, что все в порядке, и кивнул ему. Он взял Ройала под мышки, протащил его в дверь и бросил, не церемонясь, в коридоре возле перевернутого стула. Ройал зашевелился и застонал. В любую секунду он мог очнуться. Несколько секунд Кеннеди смотрел на меня, словно обдумывая, что сказать, затем протянул руку и легонько хлопнул меня по здоровому плечу:
— Удачи тебе, Толбот. Боже, как я хочу пойти с тобой!
— Я тоже хочу этого, — ответил я прочувствованно. — Не беспокойся, все будет нормально. — Я не мог обмануть даже себя, и Кеннеди знал это. Я кивнул ему, вернулся в комнату, закрыл дверь и услышал, как Кеннеди, повернув ключ, оставил его в замке. И, сколько ни прислушивался, я не смог уловить звука его шагов: для такого крупного человека он был столь же бесшумен, сколь и быстр.
Теперь, когда я остался один и мне нечем было заняться, боль дала о себе знать с удвоенной силой. Чередуясь с тошнотой, она накатывалась на меня волнами. Проще простого было потерять сознание, но позволить себе этого я не мог, по крайней мере сейчас. Слишком поздно. Я бы отдал что угодно за обезболивающий укол, за то, что помогло бы мне продержаться следующий час или около того. И почти обрадовался, когда минуты через две после ухода Кеннеди раздались приближающиеся шаги. Мы успели закончить все вовремя. Услышав восклицание и перешедшие в бег шаги, я сел за стол и взял карандаш. Выключил верхний свет и отрегулировал настенную лампу так, чтобы она светила над головой, оставляя мое лицо в глубокой тени. Возможно, как сказал Кеннеди, внешне и не было заметно, что мне врезали по зубам, но я не собирался рисковать.
Ключ со скрипом повернулся в замке, дверь распахнулась, ударилась о переборку, и в комнату влетел похожий телосложением на Сибэтти головорез, которого я раньше не встречал. Голливуд научил его, как открывать двери в подобных ситуациях. Если повредишь панели, сорвешь дверь с петель, отобьешь штукатурку со стены — это пустяки: платить за все придется несчастному владельцу. Однако здесь дверь сделана из стали, и он только разбил пальцы на ноге. И не обязательно было быть тонким знатоком человеческой натуры, чтобы понять: больше всего ему хотелось начать палить из автоматического пистолета, которым он размахивал. Но он увидел лишь меня, сидящего с карандашом в руке и с выражением легкого изумления на лице, и все равно бросил на меня грозный взгляд, повернулся и кивнул кому-то в коридоре.
В комнату вошли Вайленд и генерал, почти неся уже пришедшего в сознание Ройала. Мне доставило удовольствие просто видеть, как он тяжело рухнул на стул. Пару ночей назад я, а сегодня вечером и Кеннеди отлично отделали его — синяк на лице обещал стать самым большим синяком, который я когда-либо видел. Уже сейчас он был самым ярким. Я сидел и размышлял несколько отрешенно, — по-другому думать о Ройале я не мог, — останется ли синяк у него на лице, когда его посадят на электрический стул. Похоже было, что останется.