Страх и отвращение предвыборной гонки – 72
Шрифт:
Четыре месяца назад в морозный серый день в Нью-Гэмпшире автобус для прессы Макговерна въехал на пустую стоянку мотеля на окраине Портсмута. Было около половины четвертого дня, и у нас оставался примерно час до того, как сенатор прибудет самолетом из Вашингтона и сопроводит нас в центр города для тусовки с рукопожатиями на рыбоводном заводе Бута.
Бар был закрыт, но одно из доверенных лиц Макговерна устроило своего рода шведский стол для прессы с пивом и сэндвичами с мясом в зале рядом с ресепшеном… Так что мы, все шестеро, вылезли из автобуса, который фактически был старым трехместным аэропортовским лимузином, и я пошел внутрь убивать время.
Из шести пассажиров пресс-автобуса трое были местными волонтерами Макговерна. Остальными тремя
Кроме того, там оказался Дик Догерти, который только что покинул свою должность шефа бюро L. A. Times в Нью-Йорке, чтобы стать пресс-секретарем Джорджа Макговерна, его спичрайтером, главным устроителем, доверенным лицом и вообще универсальным специалистом. Догерти и Брукнер сидели отдельно от других за угловым столиком, когда все остальные ворвались в зал и принялись наполнять тарелки: оливки, морковь, стебли сельдерея, салями, яйца вкрутую… Но, когда я попросил пива, среднего возраста официантка, которая также была сотрудницей ресепшена, сказала, что пиво «не было включено» в «договоренность с устроителями» и что если я хочу чего-то такого, то должен заплатить наличными.
90
Предварительные выборы в Нью-Гэмпшире стали первым заданием Мишель по освещению политических событий. «У меня нет ни малейшего представления, что я должна делать, — сказала она мне. — Я думаю, они просто хотят, чтобы я попробовала себя в деле». Три месяца спустя, когда Макговерн чудом превратился в фаворита, Мишель все еще освещала его кампанию. К тому времени ее звезда взошла почти так же стремительно, как и звезда Макговерна. На съезде Демократической партии в Майами Уолтер Кронкайт объявил в эфире, что она только что была официально назначена «корреспондентом». 8 декабря 1972 года Мишель Кларк погибла в авиакатастрофе в аэропорту Мидуэй в Чикаго — в той же катастрофе, где погибла жена ответчика по «Уотергейту» Говарда Ханта.
— Прекрасно, — сказал я. — Принесите три будвайзера.
Она кивнула.
— И три кружки?
— Нет, одну.
Она заколебалась, потом записала заказ и неуклюже зашагала туда, где, вероятно, хранилось пиво. Я отнес свою тарелку на пустой столик и сел поесть и почитать местные газеты… Но там не оказалось соли и перца, поэтому я вернулся к шведскому столу поискать их и налетел на какого-то типа в желто-коричневом габардиновом костюме, который спокойно нагружал свою тарелку морковью и салями.
— Извините, — сказал я.
— Простите меня, — ответил он.
Я пожал плечами и вернулся к своему столику с солью и перцем. Шум в зале исходил только из угла L. A. Times. Все остальные либо читали, либо ели, либо делали то и другое одновременно. Единственным, кто не сидел, был тот тип в костюме. Он все еще возился с едой у шведского стола, стоя спиной к залу…
Было в нем что-то знакомое. Ничего особенного, но достаточно, чтобы заставить меня оторваться от газеты: подсознательная вспышка какого-то узнавания, а может, просто журналистское любопытство, которое постепенно входит в привычку, когда вы дрейфуете в сумраке какой-то истории без видимого смысла или четкого тематического стержня. Я приехал в Нью-Гэмпшир, чтобы написать большую статью о кампании Макговерна, но за 12 часов, проведенных в Манчестере, не увидел ничего, подтверждающего, что нечто подобное действительно существует, и начал задумываться, на хрена я вообще собрался писать об этом.
В
«Господи боже! — вдруг подумал я. — Это же кандидат! Эта согнутая фигура там, у стола с едой, — это же Джордж Макговерн!»
Но где же его окружение? И почему никто до сих пор не заметил его? На самом ли деле он один?
Нет, это невозможно. Я никогда не видел кандидата в президенты на публике без по крайней мере десяти помощников, постоянно его окружающих. Так что я понаблюдал за ним немного, ожидая увидеть, наконец, его сотрудников, стекающихся сюда с ресепшена… Но постепенно до меня дошло, что кандидат был предоставлен сам себе: не было ни помощников, ни соответствующего антуража, и никто в комнате даже не заметил его появления.
Это заставило меня занервничать. Макговерн, очевидно, ждал, чтобы его поприветствовали, держась спиной к залу и даже не оглядываясь, и поэтому не знал, что никто даже не понял, кто это такой.
Тогда я встал и подошел к столу с едой, наблюдая за Макговерном краем глаза, пока брал какие-то маслины и забирал пиво из ведерка со льдом… Наконец я потянулся похлопать кандидата по руке и представился:
— Здравствуйте, сенатор. Мы встречались несколько недель назад в доме Тома Брейдена в Вашингтоне.
Он улыбнулся и пожал мне руку.
— Конечно, конечно, — сказал он. — Что вы делаете здесь?
— Да до сих пор ничего особенного, — сказал я. — Мы так долго ждали вас.
Он кивнул, все еще ковыряясь с мясным ассорти. Я чувствовал себя очень неловко. Наша последняя встреча была несколько нервозной. Макговерн только что вернулся из Нью-Гэмпшира, очень усталый и подавленный, и когда он приехал в дом Брейдена, мы уже отобедали, и я сильно налегал на спиртное. Я помню тот вечер несколько смутно, но даже в этом полумраке в моей памяти всплывает, как я часа два разглагольствовал о том, что он делает все неправильно, и бесполезно думать, будто он сумеет чего-то добиться с этим проклятым камнем на шее в виде Демократической партии, и что, если у него есть настоящее чутье, он должен решительно изменить стиль и направленность своей кампании и вести ее по аналогии с аспенским движением «Власть фриков», в частности, по канонам моей крайне странной и щекочущей нервы кампании по выдвижению на пост шерифа округа Питкин, штат Колорадо.
Макговерн вежливо слушал, но через две недели в Нью-Гэмпшире я не увидел никаких признаков того, что он воспринял мой совет. Он все еще со скрипом плелся в роли пассивного аутсайдера, мотаясь взад и вперед по штату со своим кортежем из единственного автомобиля и общаясь с небольшими группами людей в сельских гостиных. Ничего особенного, ничего дикого и электризующего. Все, что он предлагал, по его словам, — это редкую и по общему признанию рискованную возможность проголосовать за честного и умного кандидата в президенты.
Очень странный вариант в любом году, но в середине февраля 1972-го в Нью-Гэмпшире уж точно не видно было никаких признаков того, что население уже собирается подняться и выгнать свиней из храма. Кроме того, по мнению всех вашингтонских экспертов, гуру и господ журналистов, Большой Эд Маски, «человек из штата Мэн», уже совершенно очевидно застолбил за собой выдвижение на пост кандидата от Демократической партии, и едва ли с этим можно было что-то поделать.
Никто не спорил со всем тем, что говорил Макговерн. Он, конечно, был прав, но кто же станет воспринимать его всерьез…