Страх полета
Шрифт:
— А куда вы направляетесь? — спросила я ловко.
Они отправились в Лондон, провести отпуск. Муж говорил, а жена кормила ребенка. «Почему такая милая девушка, как вы, одна?» — подумала я. Ох, Изадора, заткнись, не вмешивайся… Колеса поезда, казалось, говорили: заткнись… заткнись… заткнись…
Муж был профессором химии. Он преподавал в Фулбрайтовском колледже, в Тулузе. Ему действительно, очень нравится французская система.
— Дисциплина, — сказал он. — Нам нужно ее побольше в Америке. Вы не согласны?
— Не совсем, — сказала я. Он выглядел раздосадованным, и тут я говорю ему, что сама преподаю в колледже.
— Правда? — это придает мне новый
— Вы не согласны с тем, что наша американская система образования неправильно истолковывает понятие демократии? — спросил он напыщенно и желчно.
— Нет, — сказала я, — я не согласна.
Ох, Изадора, ты становишься раздражительной. Когда в последний раз я говорила «я не согласна…» и было ли это сказано спокойно? «Я начинаю слишком любить себя», — подумала я.
— Мы еще не совсем поняли, что делать с демократией в школе, — сказала я, — но это недостаточное основание для возвращения к элитарной системе, как у них здесь… (и я резко махнула в сторону темной местности за окном) в конце концов, Америка — первое общество в истории, которое столкнулось с проблемой пришлого населения… Это не Франция, не Швеция, или Япония…
— Но вы на самом деле считаете, что растущая вседозволенность, — это ответ?
Ах, вседозволенность, ключевое слово пуритан!
— Я думаю, у нас слишком мало настоящей вседозволенности, — сказала я, — и слишком много бюрократической дезорганизованности, которая маскируется под вседозволенность. Настоящая вседозволенность, конструктивная вседозволенность — это совсем иная история.
Спасибо тебе, Д. Х. Лоренс Винг.
Он выглядел озадаченным. Что я имела в виду? (Его жена укачивала ребенка и хранила молчание. Казалось, между ними заключен род соглашения, по которому она затыкается и позволяет ему демонстрировать свой интеллект. Легко быть интеллектуалом с немой женой.)
Что я имела в виду? Себя, конечно. Я подразумевала, что конструктивная вседозволенность поддерживает независимость. Я подразумевала, что я сама решила взять свою судьбу в собственные руки. Я имела в виду то, что я перестала быть школьницей. Но этого я не сказала. Вместо того я начала ворчать по поводу Образования и Демократии и всякой прочей дребедени.
Этот утомительный спор занял у нас полпути до Кале. Затем мы выключили свет и легли спать.
Проводник поднял нас безбожно рано для того, чтобы мы могли пересесть на пароход. Когда мы выбрались из поезда, было так туманно и я была такой сонной, что, если бы кто-нибудь приказал мне маршировать прямиком в Ла-Манш, я бы не нашла в себе ни сил, ни разума, чтобы сопротивляться. Потом, я помню, я тащила чемодан вниз по бесконечному коридору, пыталась заснуть на складном стульчике на колышущейся палубе и ждала в очереди, в утренней сырости, пока иммиграционная служба изучит наши документы. Я тупо глазела на белые стены Дувра два бесконечных часа, пока мы выстраивались, чтобы служащие пропечатали паспорта. Затем — цементная дорожка в милю длиной, по которой я волокла чемодан к поезду. Потом Британская железная дорога меня наконец спасла, поезд поехал. Полз, останавливался, останавливался и дополз за четыре часа до вокзала Ватерлоо. Местность была холодная и покрытая пленкой грязи. Я подумала о Блейке и Темной Мельнице Сатаны. Я поняла, что я в Англии, по запаху.
Конец в стиле XIX века
Не слушайте дидактические рассуждения автора, а слушайте низкие, зовущие
Отель был скрипучим, старым викторианским зданием около Сент-Джеймса: древняя клетка лифта, который шумел, как сошедший с ума сверчок, пустынные холлы и огромные столбы на каждой лестничной площадке.
Я спросила доктора Винга.
— Под таким именем у нас никто не значится, мэдэм, — сказал длинный, худой консьерж, который выглядел, как Боб Крэтчит.
Мое сердце провалилось.
— Вы уверены?
— Вот, вы можете поглядеть в регистрационную книгу — если хотите… — и он передал мне книгу. Было только десять постояльцев в этом доме с приведениями. Вы можете понять, почему. Танцующий Лондон с нами не танцевал.
Я проглядела список. Строубридж, Хенкель, Харбеллоу, Боттом, Коэн, Кинни, Уоттс, Вонг… Это. Это должен быть Вонг. Конечно, они записали имя неправильно. Все китайцы выглядят одинаково, и все китайцы носят фамилию Вонг. Я почувствовала возрастающую нежность к Беннету, который имел дело с такой чепухой всю жизнь и все еще не ожесточился.
— Как насчет этого в номере шестьдесят? — спросила я, указывая на глупую описку.
— А, японский джентльмен?
«Черт, — подумала я. — Они никогда не смогут научиться видеть разницу!»
— Да, вы не можете позвонить в его номер, пожалуйста?
— Сказать, кто звонит?
— Его жена.
Термин «жена» определенно в моде здесь, в девятнадцатом веке. Мой приятель Боб Крэтчит буквально прыгнул к телефону.
Может быть, это на самом деле японский джентльмен. Какой-нибудь Тосиро Мифуне? С самурайским мечом и косичкой? Один из насильников Рашомона? Призрак Юкио Мисимо со все еще кровоточащими ранами?
— Мне очень жаль, мадам, никто не отвечает, — сказал человек за конторкой.
— Могу я подождать в комнате?
— Располагайтесь, мадам.
Сказав так, он нажал на звонок на столе и вызвал носильщика. Еще один диккенсовский персонаж. Этот был ниже меня ростом и его навазелиненные волосы лоснились.
Я прошла за ним в лифт. Шквал скрипа, потом мы поднялись на шестой этаж.
Это была комната Беннета, точно, его пиджак и галстук мило устроились в шкафу. Стопка театральных программок на туалетном столике, его зубная щетка и шампунь на полочке старомодной раковины. Его тапочки на полу. Его белье и носки, сушащиеся на радиаторе. Все выглядело так, как будто я исчезла навсегда. А я? Был ли способен Беннет принять мое отсутствие, спокойно ходить в театр и, возвратившись домой, стирать носки? Кровать была односпальная. Она была неприбранной, и вообще какой-то взбудораженной. Я пролистала программки. Он смотрел каждую пьесу в Лондоне. Он не сломался и не сделал ничего безумного. Он был тот же предсказуемый Беннет.
Я вздохнула с облегчением, или это было разочарование?
Я наполнила ванну и содрала с себя грязную одежду, раскидывая ее по полу.
Ванна была из тех длинных, глубоких, с шершавым дном. Настоящий саркофаг. Я нырнула по подбородок.
— Привет, ноги, — сказала я, когда мои пальцы вынурнули с другой стороны ванны. Мои руки были исцарапаны и болели от этого несносного чемодана, на ногах волдыри. Вода была такая горячая, что на секунду мне показалось, что я теряю сознание. «УТОНУЛА В ВАННЕ ОСТАВЛЕННОГО МУЖА», написала я в своей голове шрифтом «Нашэнел Инквайер». У меня не было ни малейшего представления о том, что должно случиться дальше, и пока я не беспокоилась об этом.