Страх
Шрифт:
И выполняя тот дурацкий приказ Чугонов истошно, будто хотел разорвать криком душу, в отчаянии заорал:
— В атаку! За мно-о-ой! — Вскочил, но попав под жесткий, шквальный автоматный огонь «духов» уже мертвым упал на землю. Одна пуля угодила ему в голову, другая — в грудь, третья — в плечо.
После смерти взводного, Он, как замкомвзвода принял командование на себя.
Позже Он пытался забыть тот день, навсегда вычеркнуть из прошлой и будущей жизни, но подлюка-память, будто издеваясь над Ним, вновь и вновь возвращала Его к тому кошмару, заставляла в который раз все пережить. Крики, стоны, вопли, мат, проклятья! Грязь, слезы,
В десяти метрах от Него взорвалось граната. Одновременно раздался короткий крик, перешедший в стон и крик:
— Помогите!
По голосу Он узнал Обнищенко. Подполз. Анатолий лежал на спине. Грязное лицо его было жалобным и по-детски растерянным:
— Посмотри, что у меня с правой ногой, — попросил он, плача. — Я её совершенно не чувствую!
Но ноги у парня уже не было. Она была оторвана почти по бедро, даже нельзя было наложить жгут, чтобы остановить кровь. Вместо ноги была страшная кровавая масса, белели кости и сухожилия, От бессилия хоть чем-то помочь этому большому доброму парню, мечтавшему вернуться в родную деревню и жениться на хорошей девушке Насте, Он прокусил себе руку и выплеснул наружу всю клокотавшую в Нем ярость к тем, кто послал их на эту бессмысленную и никому не нужную войну, в протяжном безысходном крике:
— Гад-ы-ы!
Вскоре пуля крупнокалиберного пулемета нашла и Его, ударив в спину. В тот самый момент Он навсегда потерял собственное Я. Он лежал и чувствовал, как чужие холодные камни впитывают тепло его тела. И тогда Он поклялся, что если выживет, то обязательно отомстит за погубленный взвод — Мишу Чугунова, Толю Обнищенко и всех остальных замечательных парней, каждого из которых не стоили все грязные политики мира вместе взятые. Сквозь плотную пелену сознания Он видел бродивших меж трупов ребят «духов». Они о чем-то переговаривались, смеялись, собирали оружие. Его они не пристрелили лишь потому, что посчитали мертвым. Больше Он ничего не помнил.
Пришел в себя лишь в госпитале. Там он и увидел позорный выход русских, нет, тогда ещё советских войск из Афганистана, обставленный, как всегда, торжественно и помпезно, и мучился вопросами: за что, про что отдали жизни тысячи и тысячи его сверстников.
С того дня прошло уже более пятнадцати лет, но за все эти годы он ни разу не позволил своему Я выйти наружу, хоть как-то заявить о себе. С прошлым было покончено раз и навсегда. Он был охотником, идущим по следу будущих жертв. Он был в стае. Но он был и над стаей, так как решал свои задачи, отличные от задач стаи.
Глава четвертая: Беркутов. Захват.
В детстве, помню, была такая игра, когда крепкие ребята становились в круг и принимались толкать более слабого пацана к друг другу, при этом кричали: «Ищи пятый угол!» Она так и называлась — «Пятый угол». Согласен — игра дурацкая, обидная, издевательская. Почему я её вспомнил? А потому, что после рассказа Тушканчика сам оказался в шкуре того самого хилого подростка и понял — до чего же это хреново. Эти гребанные олигархи толкают всех нас в
К счастью, я застал его за своим рабочим столом сосредоточенно грызущим карандаш. Это говорило о том, что мой друг думает. А так как этот процесс у Сережи трудный и медленный, то можете представить, сколько он за свою жизнь загрыз к шутам этих бедных карандашей. Тьмы, тьмы и тьмы. Определенно.
— Привет, мыслитель! — приветствовал я его.
— А, это ты, Дима? — с трудом оторвался он от своих мыслей, глядя на меня, как глупый орангутанг — на свое отражение в зеркале, — а этот, мол, откуда взялся? — Здравствуй!
— Ты, Сережа, сейчас здорово похож на Аристотеля, но только когда тот пребывал ещё в эмбриональном состоянии.
— Трепач! — усмехнулся Колесов. — Слушай, у них на заводе одно убийство за другим. Представляешь?!
Сергей сейчас мучился над решением вопроса — почему киллеры сказали Виноградовой назвать номер «БМВ» даректора Электродного завода.
— Не бери в голову. Нам бы со своими расхлебаться. Есть предложение выпить.
— А что за повод?
— У меня плохое настроение.
— Это не повод, а причина. Причем, односторонняя. У меня-то нормальное настроение.
— Тогда я тебе его сейчас испорчу. — И я кратко рассказал другу все, что слышал от Тушканчика.
Как я и предполагал — настроение Колесова упало до критической отметки, а такой несчастной физиономии и затравленного взгляда я у него ещё не видел. Он опасливо огляделся, будто перестал доверять собственному кабинету и сказал:
— Что же теперь, Дима, делать? Ведь все же у них?
— Спроси что-нибудь полегче, — вздохнул я. — Потому-то я и предлагаю выпить.
— Да, здесь без бутылки трудно что-то понять. Точно. — Колесов решительно встал из-за стола.
Но сегодня у меня был определенно самый черный день в жизни — даже водка в горло не лезла. Это до чего же надо довести русского мужика, чтобы его организм отторгал национальный напиток?! Заколебали, блин, эти олигархи!
С грехом пополам мы протолкнули внутрь себя по двести грамм, и ни в одном глазу. Из какфе мы вышли растерянными, хмурыми и озабоченными.
— Пока, Сережа! Передавай привет Ленке. Скажи, что ей крупно повезло с мужем.
— Да ладно тебе, — махнул рукой Колесов. — Привет Светлане! Как маленькая?
— Нормально. В моей семье все нормально, Сережа, все хоккей. Если также было бы в моей стране, то я был бы совсем не против.
— Да, видно, тебя сильно сегодня шарахнуло, что так заговорил! — удивился друг.
— Здесь ещё и не так заговоришь.
И мы расстались. Каждый побрел проторенной тропой к своему родовому гнезду, где нас ждали и понимали. У меня оставался единственный шанс улучшить настроение — мой ангел, моя несравненная возлюбленная, по совместительству исполняющая ещё и обязанности жены, моя Светлана. От этой мысли ноги мои так заспешили, что я с трудом поспевал за ними.