Страх
Шрифт:
Однажды, роясь в своих бумагах, Глеб показал Саше афиши Ленинградского Театра драмы, где Акимов еще в двадцатых годах оформлял спектакли «Конец Криворыльска», «Бронепоезд 14-69», «Тартюф».
– А я-то думал, что он ставил спектакли в Москве, – признался Саша.
– Было одно время, в конце двадцатых и начале тридцатых годов, а теперь он, знаешь, кто? Художественный руководитель Ленинградского Театра комедии. Во как!
Выходит, не во всем врал Глеб.
Как-то он привел Сашу к своим знакомым, в приличный дом. По дороге расписывал достоинства дочерей хозяйки:
–
На ногах, однако, Саша устоял.
Две анемичные девицы, с косами до пояса, с круглыми бровками и умными глазами, обрадовались Глебу, благосклонно поздоровались с Сашей, потащили их к себе в комнату показать свое последнее приобретение. В вощеную бумагу был завернут журнал «Россия» с «Белой гвардией» Булгакова.
– Дорогуши! – изумился Глеб. – Сейчас такое достать, это потрясающе!
– А вы «Дни Турбиных» видели во МХАТе? – поинтересовалась младшая, обращаясь к Саше.
– Видел, но мне было тогда пятнадцать лет, помню, Яншин играл Лариосика.
– А правда, Яншин женат на цыганке?
– Чего не знаю, того не знаю.
Из столовой позвали пить чай.
За столом сидели две пожилые женщины, на столе – засахаренное варенье и домашние коржики, испеченные к приходу гостей.
Потом музицировали, девицы сыграли в четыре руки «Осень» из «Времен года» Чайковского, по просьбе Глеба сыграли Шуберта и Шопена. Глеб к инструменту не подходил, улыбался, мило шутил.
Возвращаясь, восторгался:
– Какие люди! Интеллигенция высшего класса! Где найдешь таких в наши дни? Живут, правда, скромно, но заметил чайный сервиз? Императорский фарфоровый завод!
В сервизах Саша ничего не понимал, но семью похвалил: «Приятные люди», хотя девицы оставили его равнодушным.
– Чего ж ты не женишься? – спрашивал он Глеба.
– Жениться? – искренне удивлялся Глеб. – Да ты что, дорогуша? Художнику жениться?!
В другой раз взяли водки, и Глеб повел его к другим своим знакомым. Две тетки лет тридцати с чем-то, продавщицы из магазина «Канцтовары», гостеприимные, веселые, выставили закуску. Выпили. Глеб снял со стены гитару, украшенную красным бантом, перебрал струны: «Мы все пропьем, баян оставим и всяких сук плясать заставим…»
Лихо пропел. Однако продавщицы запротестовали: «Не надо блатного».
– Не надо, так не надо, – согласился Глеб, – споем другое.
Зачем насмешкою ответил,Обидел, ласку не ценя?Да разве без тебя на светеДрузей не будет у меня?..Дела нет мне до такого до речистого,Был ты сахарный, медовый, аметистовый,Но в душе пожара нету, тускло зарево,Пой, звени, моя гитара, разговаривай.Ведь ты мне был родней родного,Дороже, чем отец и мать.Тебя, как недруга лихого,Пришлось отНе отрываясь, смотрел Саша на Глеба, будто пел он про него и про Варю. Ах, тоска, тоска, никогда с такой силой она на него не наваливалась. Хотелось домой, в Москву, на Арбат, увидеть Варю, прижать к себе. Черт возьми все! Не может он жить без нее, и плевать на бильярдиста, какое, к черту, отношение имеет к ним бильярдист. «Зачем насмешкою ответил, обидел, ласку не ценя…» Неужели он ее обидел? Обидел. Поэтому таким упавшим был Варин голос в конце их разговора.
Саша встал, попрощался, ушел и Глеб.
– С тобой каши не сваришь. – Шагов десять прошел молча, потом опять заулыбался, не умел долго сердиться. – Хочешь жить анахоретом? А на х… это? Слышал такое?
– Слышал, слышал.
– И все-таки скажу тебе, дорогуша, много ты сегодня потерял. Бабенки покладистые, неважно, что продавщицы, в постели не жеманятся, распоряжайся, как хочешь, тебе еще спасибо скажут.
Иногда они ходили в городской сад. Играла музыка, на танцевальной площадке возле барьера толпились фабричные девочки с «Пролетарки» и «Вагжановки». Новые западные танцы только докатывались до провинции, а Саша танцевал их хорошо.
Он высмотрел среди девочек одну, прилично танцующую, подошел, пригласил, она была тоненькая, гибкая, с ней было приятно танцевать, на них смотрели. Звуки джаза напоминали Саше Москву и «Арбатский подвальчик», и встречу Нового года, напомнили Варю, такую же тоненькую и легкую, как и эта незнакомая беленькая, простенькая девочка, которая сейчас с ним танцевала. Он приглашал ее еще несколько раз на фокстрот, танго, вальс-бостон, румбу. Она не все умела, но была легка и понятлива.
– Дорогуша, – сказал Глеб, – а ты здорово танцуешь. Колоссаль!
Глеб кивнул на Сашину партнершу, она стояла рядом с подругой, выжидающе смотрела на Сашу.
– Проводим?
– Нет настроения.
– Капризничаешь, дорогуша, капризничаешь. Ладно! Идем, познакомлю тебя с Семеном Григорьевичем.
– Кто такой?
– Наш главный балетмейстер.
– Зачем он мне?
– Хочет с тобой познакомиться.
– А я ему зачем?
– Дорогуша, ну что ты заладил, «зачем», «зачем»? Понравилось ему, как ты танцуешь.
– На кой хрен он мне нужен?
– Дорогуша, он мой шеф.
– Как так?
– Преподает западноевропейские танцы, а я аккомпанирую.
– Тогда пойдем.
Они пересекли площадку, подошли к скамейке, на которой сидел крупный мужчина лет пятидесяти, с тщательно уложенными, вьющимися черными волосами, в темном костюме, белой рубашке и галстуке бабочкой. Руки его опирались на набалдашник трости. Он чуть приподнялся, здороваясь с Сашей, элегантный, представительный, этакий столичный маэстро.
– Хочу сделать вам комплимент, вы превосходно танцуете. Вы где-нибудь учились?