Страхи мудреца. Книга 1
Шрифт:
Симмон попытался сесть, чтобы успокоить меня, но это движение оказалось для него слишком резким, он неуклюже завалился набок и зашелся хохотом.
— Не смешно! — вскричал я.
— Она в «Эолиане», — сказал Вилем. — Ты уже четырежды спрашивал про нее с тех пор, как мы оттуда ушли.
— Ничего подобного! — уверенно ответил я, хотя на самом деле чувствовал себя далеко не столь уверенно. Я потер затылок в том месте, которым ударился о камень.
— Да ладно, тут стыдиться нечего, — великодушно махнул рукой Вилем. — Человеку
— Я слышал, как Килвин пару месяцев назад нагрузился в «Кранах» и не умолкая болтал о своей новой холодной сернистой лампе, — заметил Симмон.
Вил фыркнул.
— А Лоррен распространяется о правильном обращении с книгами. «За корешок берите, за корешок!» — проворчал он, делая хватательные движения обеими руками. — Если я это еще раз услышу, я его самого за корешок возьму, ей-богу!
Тут меня посетило воспоминание.
— Тейлу милосердный! — внезапно ужаснулся я. — Я что, в самом деле пел сегодня в «Эолиане» «Лудильщика да дубильщика»?
— Ага, — сказал Симмон. — А я и не знал, что в этой песне так много куплетов.
Я наморщил лоб, судорожно пытаясь вспомнить, как все было.
— И про попа и овцу тоже пел?
Не самый подходящий куплет для приличной компании.
— Ниа, — ответил Вилем.
— Слава тебе, Господи!
— Там было про козу, — уточнил Вилем с самым серьезным видом, а потом разразился хохотом.
— «В тейлинской сутане!» — пропел Симмон и тоже расхохотался.
— О нет… — простонал я, закрыв лицо руками. — Когда мой отец это пел на публике, мать отправляла его ночевать под фургоном! Станчион отлупит меня дубинкой и отберет у меня дудочки в следующий раз, как увидит!
— Всем понравилось! — утешил меня Симмон.
— Станчион тоже подпевал, — добавил Вилем. — Надо сказать, что к тому времени у него самого нос был довольно красный.
На некоторое время воцарилась уютная тишина.
— Квоут! — окликнул меня Симмон.
— Чего?
— А ты что, правда эдема руэ?
Вопрос застал меня врасплох. В другое время я бы разозлился, но прямо сейчас я не знал, что об этом думаю.
— А это важно?
— Да нет. Мне просто стало интересно.
— А-а.
Я еще некоторое время посидел, глядя на звезды.
— А что тебе стало интересно?
— Да так, ничего, — сказал он. — Амброз пару раз обзывал тебя «этот руэ», но он тебя и другими оскорбительными словами обзывал…
— Это не оскорбление, — возразил я.
— Я хотел сказать, он говорил о тебе много такого, что не соответствует действительности, — поспешно поправился Симмон. — О своей семье ты ничего не рассказывал, но иногда ты говоришь вещи, которые заставляют задуматься.
Он пожал плечами, по-прежнему лежа навзничь и глядя на звезды.
— Я никогда не был знаком ни с кем из эдема руэ. Ну, в смысле не так чтобы близко.
— Все, что тебе рассказывали, — вранье, —
— Да я ни во что такое и не верил, — отмахнулся Симмон, потом добавил: — И все же, наверное, кое-что из того, что о вас рассказывают, должно быть правдой. Я никогда не слышал, чтобы кто-то играл так, как ты.
— Ну, мое происхождение тут ни при чем, — возразил я, потом, поразмыслив, уточнил: — Разве что отчасти.
— А плясать ты умеешь? — ни с того ни с сего поинтересовался Вилем.
Спроси об этом кто другой или в другое время, я бы, наверно, полез в драку.
— Ну да, это то, как нас обычно представляют! Мы играем на дудках и на скрипках. Мы пляшем вокруг костров. А в оставшееся время крадем все, что не прибито гвоздями.
Последнее я произнес с некоторой горечью.
— Эдема руэ — это совсем не то!
— А что же тогда? — спросил Симмон.
Я задумался, но мой нетрезвый разум отказывался мне повиноваться.
— Мы, ну… люди как люди на самом деле, — сказал я наконец. — Просто не засиживаемся подолгу на одном месте, и нас никто не любит.
И мы все трое стали молча смотреть на звезды.
— И что, она правда отправляла его ночевать под фургоном? — спросил Симмон.
— Чего-чего?
— Ну, ты сказал, что твоя мама отправляла отца ночевать под фургоном за то, что он пел куплет про овцу. Это правда?
— Скорее, фигура речи, — сказал я. — Но однажды она в самом деле так и сделала.
Я нечасто вспоминал свое детство в труппе, те времена, когда мои родители были еще живы. Я избегал этой темы, как калека избегает переносить вес на увечную ногу. Но в ответ на вопрос Сима воспоминания сами собой вырвались на поверхность.
— И не за «Лудильщика да дубильщика», — невольно сказал я. — А за песню, которую он написал про нее…
Я надолго умолк. Потом произнес:
— Лориана…
За много лет я впервые произнес вслух имя моей матери. Впервые с тех пор, как ее убили. Оно было странным на вкус.
И, сам того не желая, вдруг запел:
Лориана, Арлиденова жена, Голоском под стать напильнику нежна, Схожа личиком с зубилом небольшим, Как меняла, караулит каждый шим. Ни стирать она, ни стряпать не сильна, Только денежку считать обучена, И скажу я вам, что мне всегда охота Зарабатывать побольше ей для счёта, Ибо мне в жене моей прекрасной ближе Не лицо, не талия, а то, что ниже.