Страна Беловодье
Шрифт:
Гораздо любопытнее, откуда ягуар из леса может знать про древние греческие легенды. Их в церковных школах не излагают. И сам знаком потому, что у матери с детства книжка имелась. Лучше не спрашивать.
– Давай с самого начала, – потребовал Баюн, – как дошел до жизни такой, чтоб на ладью залезть и из дома уйти.
Илия выскочил из кузни как по заказу и понесся через двор не хуже жеребца. В нем всегда было много силы и энергии, физически не мог долго стоять на месте или заниматься чем-то, требующим
– Что-то случилось? – спросил встревоженно.
Прекрасно знает, в этот час молодой хозяин, если не занят чем важным, обычно сидит у себя в мастерской. Другого бы подобное обращение взбесило – не холопье дело задавать вопросы своему владельцу. Впрочем, Илия знал: по шее не получит. Сверстники, росли они вместе и долго были товарищами. Почти настоящими. Потому что хотя различие не подчеркивались специально, каждый знает, где проходит граница. Раб – это одно, свободный – иное. И хотя хозяева Илие попались на редкость удачные, много не требовавшие и без веской причины не наказывающие, он сызмальства привык к такому порядку вещей и даже в играх не пытался верховодить.
– Все нормально. Тит там? – Данила кивнул на кузницу.
– Где же ему еще быть.
– Ну ступай.
И холоп стремительно унесся, забыв о былой тревоге. Раз сказано все хорошо, выходит, так и есть. Илия не любил нервничать и задумываться. Точнее, не умел. Жить так, безусловно, много проще и легче. Дали команду – поскакал за скотиной убирать или еще чего тащить и катить. А нет приказа – будет смотреть на букашек, ползающих в траве, пока не надоест. И он не ленивый. Когда важно – умеет работать не хуже других. Характер такой.
– Разговор есть, – сказал Данила, дождавшись у порога, пока кузнец закончит работу, и вежливо поздоровавшись.
– Ну раз такое дело, завтра продолжим, иди, Селивестр, – приказал Тит подмастерью, – сам приберу.
Тот молча кивнул и с достоинством удалился, не забыв поприветствовать гостя и поинтересоваться насчет здоровья. Он тоже был их холоп, но, в отличие от Илии, цену себе знал и вел себя с заметным достоинством. Мастер из него вышел хороший, и он старательно откладывал любую мелочь, полученную за труд от хозяев и заказчиков, намереваясь непременно выкупиться и завести собственную кузницу. На весь поселок с хуторами имелся один профессионал – Тит, и работы хватило бы для обоих с лихвой.
– О матери говорить хочешь? – стоя спиной и раскладывая инструменты по местам, глухо спросил кузнец.
Ему крепко не повезло в жизни. Жена скончалась в родах, оставив четырех дочек. Наследника и помощника все хотела подарить, да, видимо, не так рассудили на небесах. Он всем нужен, и хватило имущества на приданое трем девкам – хватит и четвертой, но не зря никого из свободных брать к себе не хотел и Богдана открыто привечает, а тот вечно пропадает в кузнеце.
– Так третий год пошел, траур совсем закончился, – поворачиваясь, сказал кузнец.
Смотрелся он замечательно с женской точки зрения: большого роста, с мощными мускулами,
– Так разве я против? – удивился Данила. – Вот для того и зашел – выяснить, чего клинья к женщине бьешь, а сам все мимо, как кот, ходишь.
Тит уставился на него, пытаясь просверлить дырку при помощи серых глаз.
– Ты так легко о том говоришь…
– А чего? Наше имущество все равно по закону за Ефросиньей Никитичной. Как-то не верится, что обделит родного сына. Да мне кроме мастерской ничего особо и не надо. Э… да разберемся, а мать пусть будет счастлива.
И это было искренне. Он очень боялся, что придет момент, и она вновь затоскует да примется пить. И это даже хорошо, что заинтересовалась ухаживаниями и принялась в последнее время прихорашиваться. Не может человек вечно жить в тоске, да еще не старуха. Другие под сорок уже смотрятся жутко, замученные трудами и болезнями, а она очень даже ничего. И это не потому что сын и не видит реальности. Голубоглазая, румяная и с роскошными золотыми волосами. Настоящая красавица. А тут забот прибавится в новом доме – и не до копания в прошлом станет. Тем более что с девками кузнецовыми она вполне ладит, а младшая не прочь прислониться к ласковой женщине.
– Страшно мне, – трагическим голосом сказал Тит.
– Чего? – изумился Данила.
– А вдруг откажет.
– А ты покрасивее скажи, не давай жить вместе до смерти, потому что никого другого не нашел, а люблю тебя, бесценную, Ефросинья Никитична. За глаза твои блестящие, губы алые, лучшие в мире, да мечтаю на руках всю жизнь носить…
– Я не умею!
– Так скажи от сердца, – возмутился Данила, – как можешь, если запомнить не способен. Только искренне.
– А еще чего?
– Слушай, я что тебе, в сваты нанимался? Оденься по-праздничному – и вперед. А я за тебя выскажусь. Только имей в виду: обидишь мать – я беседовать не стану, голову сразу проломлю.
– Ну-ну, – возвращаясь в нормальное состояние уверенного и взрослого мужика, хмыкнул Тит, – мал еще угрожать и слаб. Я тебя сверну в колобок без особого труда. И не нужно такие вещи произносить, никогда я не сделаю ничего во вред Ефросинье.
В дверь, запыхавшись от бега, влетел Богдан. Из-за спины у него выглянули оба холопа.
– Уходи, брат, – выпалил торопливо. – К нам Олекса приходил с пищалью, тебя ищет. Убью, грит, паскудника. Тебя то бишь. Теперь сюды идет. Я напрямки через дворы, но сей час будет. Злой, собака.
– Доигрался, щеня, – сказал без особого удивления Тит. – Нашел кому рога приставлять. Он же дурной, по пьяни что угодно сделает.
– А что, все знают? – глупо удивился Данила.
– Да тут соседи знают, когда до ветру ходишь, а ты, как муженек уходит, сразу через забор скок.
– Отец Федор уже присматривает, на ком тебя оженить, – радостно поддержал Богдан. – Грит, Полина самая подходящая, баловать тебе не даст.