Страна идиша
Шрифт:
В Израиле моей тайной целью было опубликовать десятый выпуск нашего идишского студенческого журнала, Югнтруф,опираясь исключительно на местные дарования. Поделиться этими честолюбивыми литературными планами я мог лишь по одному адресу, в северной зажиточной части Тель-Авива.
Пока лифт, с трудом вмещавший троих, медленно полз на верхний этаж, я воображал себя молодым писателем из провинции, добравшимся до самой Варшавы с ивритской рукописью в руках, чтоб застыть у порога великого И.-Л. Переца. Перец встретит меня в сатиновом жилете, с трубкой или сигарой в зубах, определит, в чем моя сила — в лирической поэзии или реалистических зарисовках, и объяснит, почему мне следует перейти с иврита, на котором читают считанные тысячи, на идиш, на котором говорят миллионы.
Голос, раздавшийся внизу из переговорного устройства, мог принадлежать только Фрейдке. «Ф. Левитан» посвятил юный Авром Суцкевер свою поэму «Моя свирель-бродяга», когда они
В квартире, даже в полуденный зной, было прохладно и спокойно, на всех стенах висели Шагал и другие бесценные картины. Некоторые из них изображали самого Суцкевера на различных этапах его жизни: тут в очках в темной оправе, там с копной темно-русых волос над синей водолазкой. На кофейном столике в беспорядке лежали книги на идише, иврите, русском, польском, французском и немецком. С дивана, на котором мы расположились, был виден рабочий стол Суцкевера с грудами книг и папок, набитых рукописями и литературной корреспонденцией. За этим столом, воображал я, он вносил последние исправления в свою великую эпическую поэму Гегейм-штот,«Тайный город», о последних десяти евреях, живших в сточных трубах под Вильно.
На Суцкевере была клетчатая рубашка с короткими рукавами, воротничок был расстегнут. С нашей последней встречи на незабываемом праздновании Ханукив Монреале в 1963 году его волосы поредели. Его лоб теперь блестел, как адамант, и был тверже кремня.
Зачем я шел в такую даль в эту жару?
«Вайл вер эс кумт цу айх из ойле-регл»(«Потому что тот, кто приходит к вам, подобен паломнику»), — хотел я сказать, ведь приход сюда означает восхождение. Но вместо этого ответил, именуя его почтительно в третьем лице: «Разве его честь не живет на самом верхнем этаже? Или даже выше?» Фрейдке, вернувшаяся в тот момент с грейпфрутовым соком в высоком стакане, встретила радостным смехом мою аллюзию на знаменитый рассказ Переца о святом хасидском ребе.
«Ах, — сказала она, — здесь у нас дом с лифтом, но как ужасно Абраша скучает по своему почтальону!» Когда они жили в квартире на третьем этаже в другом районе, подхватывает Суцкевер, почтальон обычно кричал ему с улицы на идише: «Суцкевер! Лейвик только что прислал вам рукопись!», «Суцкевер! Здесь большой конверт от Опатошу»! [357]
Теперь пришла моя очередь смеяться. Я смеялся над вторжением в частную жизнь писателя. Я смеялся над хуцпе,наглостью простого еврея, выкрикивающего, как на базаре, — чтобы все слышали! — великие имена идишской литературы. Я смеялся над вольнодумством израильского почтальона, орущего на идише в ивритском городе Тель-Авиве. Действительно, идишские писатели, как правило, не скрывали от читателя свои адреса. Но сейчас, когда Перец больше не жил на Иерусалимской, 83 и Гилель Цейтлин [358] уже не разглагольствовал на Слиской, 60, в Варшаве, квартира Суцкевера оставалась единственным местом, где любая идишская рукопись еще могла обрести свой дом. Когда-нибудь, если будет на то Божья воля, и моя рукопись тоже.
357
Опатошу Йосеф (настоящее имя Йосеф-Меир Опатовский, 1886–1954) — идишский писатель. Родом из Польши, с 1907 г. жил в США.
358
Цейтлин Гилель (1871–1942) — ивритский и идишский журналист и литератор, исследователь хасидизма и философ-мистик. Родом из Могилева, жил в Польше, Германии и Палестине и снова в Польше (Варшаве). Был застрелен немецким охранником на пути в лагерь уничтожения Треблинка.
Подобно почтальону, вы не могли бы прийти к Суцкеверу с пустыми руками. Обязательно принесите новости из внешнего мира, предпочтительно, новости из мира идиша. Но подойдут и вообще любые еврейские или литературные новости. Вот я и рассказал Суцкеверу о профессоре Хоне Шмеруке, [359] его родственнике со стороны жены, у которого я учился в Иерусалиме, и о том, что мне сообщали из дома. Да, моя мама и поэт Мелех Равич действительно поссорились. Откуда ты знаешь, что на сей раз это всерьез? Потому что она велела убрать бронзовый бюст Равича из нашей гостиной и унести его в подвал. Был ли я в Нью-Йорке на похоронах Уриэля Вайнрайха, чью блестящую научную карьеру в идишской лингвистике оборвала лейкемия? Нет, не был. Я даже не успел познакомиться с этим человеком, который должен был бы стать моим учителем в этой области.
359
Шмерук
В окружении всех этих книг и произведений искусства, защищенный от жары и непереносимой влажности, сидя на диване между Суцкевером слева от меня, а Фрейдке справа, я понимал, что перейти сейчас к деловому разговору, к обсуждению возможности публикации нашего студенческого журнала в Израиле было бы сущим кощунством. Целью этой беседы было создать настроение, расшевелить, подготовить почву для воспоминаний, ведь под тонким покрывалом наших слов затаились, прячутся у мелового круга нашей близости силы зла, только вчера уничтожившие Вильно, уничтожившие идиш, уничтожившие наш народ. Наши земные байки — как и поэзия Суцкевера — удерживали этих демонов на привязи.
Вильно, 1928. Дождь шел как из ведра, а у пятнадцатилетнего Абраши Суцкевера за душой не было ни гроша. Что же делать? В «Пикадилли» напротив показывали новый фильм, и он решил, что не сойдет с места, пока не достанет денег на билет. И вот он оглядывается кругом, и опять оглядывается кругом, и вот — в канаве валяется целый злотый. На сдачу он купил себе мороженое.
Вильно, 1943– Суцкевер и еще тридцать девять пленных евреев работали в здании Идишского научного института — ИВО — за пределами гетто, в составе «Бумажной бригады», [360] определявшей местонахождение культурных ценностей, чтобы немцы смогли их разграбить. (Настоящие сокровища они сокрыли от немецких глаз, но эту историю я узнал значительно позже.) Он и Рохл Крински [361] работали вместе, когда он неожиданно повернулся к ней и сказал: Рохл, подойди к этой полке и достань седьмой том Шаса(Талмуда), и я обещаю, что ты найдешь внутри американские доллары». Рохл, уже давно околдованная чарами Суцкевера, вытянула седьмой том — Гитин(«Разводы»), кажется, это был он, — пролистала огромные, в фолио, страницы и нашла 125 долларов.
360
В I941 г., после занятия Вильнюса немецкими войсками, оккупационные власти приказали специально отобранной группе еврейских интеллектуалов (среди них был и А. Суцкевер) провести сортировку еврейских собраний в библиотечных фондах Вильнюса. Члены группы, многие из которых состояли в еврейском подполье, называли себя «Бумажной бригадой», наиболее ценные материалы они прятали в гетто и в домах у нееврейских сообщников.
361
Пупко-Крински Рохл (Рахель; умерла в 2002 г.) — деятельница идишской культуры, преподаватель. Уроженка Вильно, после войны жила в США.
Скептики скажут, что Суцкевер сам спрятал там деньги. Но я спрашиваю вас: где бы идишский поэт в оккупированной немцами стране смог раздобыть такую невероятную сумму в иностранной валюте? Поэтому единственным рациональным объяснением может быть ясновидение Суцкевера. Я, правда, не спросил, как они поступили с деньгами — купили ли на них еду или боеприпасы. Но разве это имело значение?
В других историях, разыгравшихся на фоне разных декораций: в гетто, в партизанских отрядах, в Москве на пике послевоенного сталинского террора, — Суцкевер вновь побеждал верную смерть благодаря своей способности читать иероглифы истории. В тени Кремля он сказал своей жене: «Фрейдке, ты еще увидишь. Настанет день, и во всей Москве не найдется достаточно грузовиков, чтобы свезти все эти статуи Маленького Отца (Сталина) на помойку». Фрейдке, лучезарно улыбнувшись, кивнула.
После войны Суцкевер трудился не покладая рук ради спасения шеймес(«имен»), священных обрывков, написанных погибшими. В Вильнюсе молодой человек по имени Авремл Голубь подбежал к нему и шепотом спросил: «Гебн ци нит гебен?»(«Отдавать или не отдавать?»), — то есть сдавать архив Ковенского гетто в НКВД или нет? «Hum гебен!»(«Не отдавать!») — провозгласил оракул.
В первый свой визит я пришел не с пустыми руками и ушел тоже не с пустыми руками. Кроме последнего выпуска Ди голдене кейт(«Золотая цепь»), идишского литературного журнала, который Суцкевер редактировал с 1949 года, он подарил мне последний роскошно изданный том своих стихов, набросав на титульном листе автопортрет, достойный помещения в раму. Может быть, это было воздаянием за мамину щедрость? Почему же она — и не только она — была с ним столь щедра? Или славу поэта не стоит измерять одной лишь его поэзией? Ах, мне еще так многому нужно было учиться.