Страна мечты
Шрифт:
Внешне неотличимые от людей — физически совершенные (с культом здорового тела), умные, образованые, верные идее товарищества и патриотизма (что особенно мерзко) — саламандры, лояльные коммунистической власти. Даже гуманизм и милосердие они поставили себе на службу — стань как они, и тебя не тронут, а может даже, как Лазарева, поднимешься на самый верх! Но эта мнимая доброта — всего лишь еще более изощренный метод истребления тех, кто еще остался человеком. И находятся нестойкие, кто соблазняются, отказавшись от своей внутренней свободы! Откажись — и получишь то, о чем мечтаешь, в этой жизни. Это ведь так легко — признать, что ты не быдло, а имеешь какие-то права?
Лазарева —
Бесполезно надеяться на то, что власть саламандр будет свергнута восстанием: слишком глубоко проникла и широко распространилась болезнь. Возможно даже, что заражено уже большинство — что ж, об их смерти не стоит жалеть, ибо это уже не люди, а существа. И те из них, кто наиболее похожи на людей, как Лазарева — самые опасные. Но кто тогда спасет Россию? В этой войне нам очень не повезло с противником — если бы мы воевали не с немцами, людьми культурными, но начисто лишенными гибкости и склонными к фельдфебельским манерам, а с англичанами, свято относящимися к правам личности, подаривших человечеству Хартию Вольности еще семьсот лет назад! Может быть, тогда мы в Москве смотрели бы на победный парад русских войск, а на кольях корчились бы последние саламандры. Но англичане, как и американцы, чересчур прагматичны и во главу всегда ставят прибыль. Они не захотят тратить драгоценные жизни своих граждан ради избавления от ига несвободы несчастной России!
Если только им не объяснить, что иного выхода нет. Иначе пройдет время, и большевистские саламандры захватят весь мир. А мы, русские патриоты, должны помочь этой священной войне, не жалея себя. Возможно даже, что России придется исчезнуть с карты мира — что ж, мы согласимся и на это, если ценой будет выживание человечества! И впредь, до скончания веков, должно быть принято — любой, замеченный в большевизме, что «раб равен господину», проклятая идея саламандр — должен быть уничтожен без всякого суда, вместе с потомством. Это жестоко, и возможно, несправедливо — но интересы всего человечества дороже!
И я поняла, что должна бороться, а не отсиживаться в стороне. Что я могла сделать, одна и без оружия? А отчего одна? Вы превозносите «Молодую Гвардию», заставляли нас тут, в обязательном порядке, смотреть этот фильм — что ж, не обессудьте, когда ваше оружие будет обращено против вас! Если я создам здесь свою тайную организацию борцов с большевизмом — или сама буду вредить им, чем смогу!
Мне было невыносимо, после своей комнаты, как положено любой человеческой личности — жить в одном пространстве с пятерыми особями, нагло лезущими в твои личные дела и даже в твои вещи, в твои карманы, в твой кошелек! Тут обычное дело, попросить на время твою вещь, «ведь ты все равно никуда сейчас не идешь, а мне надо». Или выставлять свои собственные продукты (а родители иногда присылали мне посылки) на общий стол. Конечно, тварям не нравилось, когда я защищала свою неприкосновенность, резко ставила их на место! В итоге меня выселили в крохотную каморку
Я радовалась очень недолго. Буквально на следующий день ко мне в комнатушку впихнули еще одну койку. Девица моих лет, одетая по принятой здесь моде, и даже накрашенная, окинула меня наглым взглядом, и сказала:
— Ты тоже что ли, наказанная, в такой тесноте ютиться? Мне плевать, за что тебя, но запомни — в мои вещи полезешь, я тебе всю морду раздеру. Ты главное, мое не трожь — а мне до твоего и тебя самой никакого дела нет. Лады — или воевать будем?
И я поняла, что она может быть моей настоящей, все понимающей подругой.
Она не проявляла ко мне никакого интереса — я должна была сама начинать разговор. Натали, как она сама представилась, была происхождения самого быдляцкого, из какой-то деревни, но — техникум в Архангельске, чтение романов, и мечты выйти замуж за иностранца и «уехать к чертям из этой страны». Туда, где нет и не было войны — в Рио-де — Жанейро, где солнце, пальмы, мужчины все благородны и изысканы, а дамы все в бриллиантах.
— Но на худой конец, и Лондон, или какой-нибудь Ливерпуль сойдет. За моряка бы выскочить, туда бы попасть, а там, кто знает, может и ихний лорд появится. Чтобы меня любил, на руках носил, страстно целовал. И давал на развлечения и магазины по тысяче фунтов или долларов ежедневно.
А что будет дальше, спросила я. СССР расширяется, он проглотил уже почти всю Европу, средоточие цивилизации и культуры. Когда он станет сильнее, то придет и туда. И тебе снова придется бежать?
— Когда это еще будет? Я давно уже состариться и умереть успею.
Раньше, чем ты думаешь. Ведь двадцать лет назад Совдепия была совсем слабой и убогой. Сейчас она смеет угрожать Англии и Америке. Если кончилась война, то против кого мы готовим оружие здесь? Чтобы еще через двадцать лет нищеты опять хвалить Вождя, мудро готовившегося к новой войне? Англия точно, не устоит. Коммунизм расползается по земле, как чума — и долг каждого свободного человека, этому помешать!
— Ну и что мы можем сделать?
Я промолчала. И опасалась начать откровенный разговор, и подумала, а может перспективнее, пытаться бежать из этой проклятой страны? Даже попросила Натали тоже познакомить меня с иностранцем. Она ухмыльнулась и ответила:
— Только после меня! А то сама сбежишь, а меня на бобах оставишь?
Я молчала. А ночью писала свой конспект. В тетради по матанализу под формулами я писала «студенческой стенографией», мелко, неразборчиво (свой почерк прочту), опуская концы слов, применяя сокращения и символы. Это было нечто вроде моего дневника, куда я записывала свои самые сокровенные мысли. Зачем я вела его — а как быть все время наедине с собой в окружении врагов, это такая пытка!
А Натали притворялась спящей. На самом деле, она видела, что я писала. И я не знала, что ей тоже знакома «студенческая стенография»! Если бы я это поняла, то эта тварь утром бы не проснулась. Не так сложно — взять подушку, и навалиться сверху, придушить. Я не смогла бы после скрыться — но по крайней мере отомстила бы предательнице!
Через три дня за мной пришли. Эта мерзавка подло заглянула в мои записи, сумела их прочесть, и донесла. Меня вели по коридору, как сквозь строй. Так должно быть по их мнению — а я наконец, вот странно, почувствовала себя спокойной, ведь не надо бояться того, что уже случилось! А эти дуры, что смотрят на меня, кто осуждающе, а кто с жалостью, они не понимают, что я, которую ведут в тюрьму под конвоем, здесь и сейчас самый свободный человек!