Страна Печалия
Шрифт:
«Куда же мне теперь деваться? К кому обратиться? — сокрушенно подумал Аввакум. — Воевода меня видеть не желает, владыка разговаривает сквозь зубы, а народец местный только и мечтает, как бы побольнее донять. В самом деле, хоть головой в прорубь. Нет, не дождетесь этого! Не поддамся! Правда на моей стороне!»
И он яростно сверкнул глазами и спросил владыку:
— Чем же, ваше преосвященство, патриарх вас так умаслил, что вы все простить ему изволили? Может, пообещал к себе приблизить? Так не верьте ему, не таков он. Люди для него, что грибы в лесу — как проголодается, так собирать идет,
Владыка никак не ожидал подобных речей и даже чуть растерялся от брошенного ему в глаза обвинения, но потом вдруг широко улыбнулся и успокаивающе произнес:
— Не горячись, остынь, сын мой. Тебе ли меня учить. Я поболе твоего на свете пожил и повидал всякое. Потому знаю цену обещаниям. В одном ты прав, на редкость любезен патриарх наш святейший со мной был, задабривал всячески поначалу, но потом, после челобитных этих, он меня к ответу призвал за то, что попустительствую тебе…
— И что же? — с удивлением спросил Аввакум.
— Обещал от службы отрешить, если вновь жалобы получать от прихожан наших станет
— Вот оно, значит, как? — хмыкнул Аввакум. — Выходит, обещал и на вас, ваше преосвященство, Никон опалу наложить?
— Именно так, — усмехнулся владыка.
— Видит Бог, не хотел эдак удружить вам. Что сказать тут, даже не знаю…
— А ничего говорить и не надо, — спокойно произнес владыка, — и так все ясно. Будем жить дальше, словно ничего и не случилось.
Я тебе вот что поведать хочу: в Москве язва моровая началась летом. Мрут люди, словно мухи. Сам я укрылся в одной заимке монастырской за городом. Царь с царицей с Москвы съехали и тоже в дальние имения отбыли.
— А Никон что? — поинтересовался Аввакум. — Так в Москве и остался? Неужто не убоялся кары Божьей?
— Да нет, тоже куда-то в северные монастыри подался… Говорили мне, что кое-кого из царских детей с собой взял. Для чего только, не пойму.
— Вот она, кара небесная! — запальчиво воскликнул Аввакум. — За все новины никоновские на народ пала. Только людишки, видать, не поняли еще, что к чему, не разобрались, отчего смерть к ним совсем близехонько подступила. Эх, жаль, нет меня там, я бы им все разъяснил, и полетел бы тогда патриарх наш разлюбезный со своего тепленького места вверх тормашками. Эх, жаль!
Архиепископ Симеон не сводил глаз с оживившегося протопопа, представив его во главе толпы, громящей патриаршие покои.
«А ведь он может, — подумал он, — народ на приступ повести. Не знаю, кто из них двоих прав, но будь я на месте патриарха, то поступил точно так же, сослал бы этого протопопа куда подальше. Но пока что мое дело — сторона. Не известно, как еще все обернется и кто кого одолеет. Сегодня царь наш к Никону особо не перечит, а как дальше все повернется, то одному Богу известно. Не зря он Аввакума привечает, интересуется, как он здесь обитается. Может, вскоре изменится все, и вновь призовут Аввакума в царский дворец, тогда, глядишь, он и обо мне вспомнит, поможет в чем. А пока пусть себе поступает как хочет, лишь бы здесь смуту великую не завел».
Аввакум же не знал, то ли ему побыстрее уйти, найдя предлог, то ли подождать, когда владыка отпустит, а потому с нетерпением ждал окончания
Владыка поднялся с кресла и с четками в одной руке, а посохом в другой, слегка им постукивая в такт шагам, прошел туда и обратно по своей светлице. Потом, будто что надумав, вернулся обратно к столу, уютно уселся в кресло, пристроив посох возле себя, и, слегка покашляв, настраиваясь тем самым на другой разговор, неожиданно спросил Аввакума:
— Скажи, батюшка, что б ты сделал с подчиненным своим, ежели тот тяжкий греховный проступок совершил?
Аввакум растерялся, поскольку не ждал такого поворота, но, не задумываясь, тут же ответил:
— То от самого проступка зависит. Ежели небольшой грех, епитимью наложил бы, а ежели чересчур тяжкий, то к вам бы отправил дело решать.
Симеон сразу ничего не сказал, а потом, поняв, что откладывать дело не имеет смысла, рассказал, что ему стало известно о совращении купцом Самсоновым собственной дочери. Аввакум внимательно слушал, а когда владыка закончил, то сообщил:
— И мне о том известно, люди сказывали. Многие не верят, что столь почтенный человек на честь собственного дитяти покусился. Если честно, я тому поначалу не поверил. Но коль и до вас дошло, то дело серьезное, не отмахнешься. Народ вашего решения ждет, иначе роптать начнут. Судить надо его по законам веры православной, уж больно грех тяжек…
— С купцом — ладно, разберемся, никуда он от нас не денется. А вот то, что дьяк мой разлюбезный велел простить ему прегрешение это, а батюшка церковный по его приказу все и выполнил, на это что скажешь?
— Так ведь Струна отопрется от всего, ответит, мол, поклеп на него возвели. Еще и вас обвинит, что зря поклеп на него возводите. Как у нас в народе говорят: мал клоп, да вонюч…
— И я о том же, — кивнул головой владыка, — вот от него главная вонь по всей Сибири и ползет. Только вот, откроюсь тебе, батюшка, потому и не знаю, как за дело взяться, с чего начать и чем закончить. Только уж больно хочется мне так наказать дьявола верткого, чтоб он получил по заслугам, и от службы при особе моей навсегда отрешить.
— Все в ваших силах, владыка. Сказано о том: господин властен осадить слугу своего согласно закону, ни с кем в совет при том не вступая. Вам ли о том не знать?
— Да как не знать, известно мне правило это, но вот что-то не решусь никак, — развел руками владыка, — стар, что ли, стал. Когда помоложе был, то и не задумался бы, а теперь вот решил с тобой совет держать…
— А где сейчас тот Струна находится, не в отъезде случаем? — осторожно поинтересовался протопоп.
— Да где ж ему быть, засадил его грамоты готовить о прошедшем соборе, чтоб разослать по всей епархии. Тем, поди, и занят.