Страна Печалия
Шрифт:
— Все, с этим покончено, — смело заявил он. — Оставайся, и все хорошо будет. Обещаю.
Капитолина покорно согласилась, понимая, что деваться ей все одно некуда, а Яков хоть какой, но заступник. К нему ее влекло едва уловимое щемящее душу чувство материнской жалости и заботы. Возможно, видела она в нем скорее своего неродившегося ребенка, нежели мужа. Женскую душу и чувства, владеющие ею, трудно кому-то понять, включая и ее саму, а потому поступки, которые она совершает, на первый взгляд, столь непредсказуемы и загадочны. Хотя, если разобраться, то идут они чаще всего именно от жалости, испытываемой ею к другому человеку, что многие почему-то называют любовью. Однако, как бы ни звалось это чувство,
Через день Капа, как стал ее звать Яков, перебралась к нему в дом, заставив его перенести мастерскую в стоящий во дворе покосившийся и наполовину разобранный сарай. Но никаких пожитков в доме после ее переезда не прибавилось, хотя стало заметно чище и уютнее. Зато Яшка повеселел и подолгу пропадал в своем сарае, наверстывая упущенное, мастеря для соседей разную необходимую для хозяйства утварь.
Правда, с тех самых пор он начисто отказывался принимать заказы на поделку гробов и могильных крестов, ссылаясь на явленный ему откуда-то голос, запретивший навсегда заниматься этим скорбным занятием. И слободчане, привыкшие к неожиданным вывертам своих соседей, немало на то не обиделись, а наоборот, уважительно похлопывали его по плечу, когда забирали очередную поделку, со словами, что гробовщиков и без того хватает, а вот такой мастер, как он, один. Правда, оплату они, как обычно, задерживали, но Яшка со своей Капой считали, что счастье земное совсем не от этого зависит.
И нашел я, что горше смерти женщина, потому что
она — сеть, и сердце ее — силки, руки ее — оковы;
добрый пред Богом спасется от нее,
а грешник уловлен будет ею.
Под вечер уже Варвара вспомнила, что завтра у нее вроде как именины и, несмотря на пост, надо хоть как-то отметить день своей небесной покровительницы. Точного возраста своего, как и все ее ровесницы, она не знала. К чему ей знать его? Просто баба, которая уже четыре десятка лет прожила, на пятый перевалило, а счастья так и не видала. Да и есть ли где оно — бабье счастье? Кто его видел, в руках держал? Живший десяток лет с ней казак, муж невенчанный, царство ему небесное, ничем особо ее не осчастливил. Жили, как все, и не особо думали, есть ли оно, счастье, меж ними. Теперь вот который год одна вдовью лямку тянет. Может, потому и Бог деток не дал, что жили без особой любви, а как бы по обязанности. Как бы сейчас хорошо было, если бы в доме кроме нее еще кто был. Вместе все легче от тоски спасаться, что окутывает все гуще паутиной своей вдовий дом, не оставляя надежды даже на малые радости.
Небольшой домик, куда родители Варвары перебрались много лет назад да здесь же и померли, стоял подле самой речки Монастырки так, что до воды из окна можно камень добросить. Поселили сюда отца ее, поскольку состоял он какое-то время конюхом при архиерейском дворе, и один из сибирских владык, находясь однажды в добром расположении духа, отблагодарил его за добрую езду, распорядившись отвести ему с семейством этот самый дом в монастырской слободе. И прозвание свое отец получил по должности, ставши Конюховым и дети его унаследовали тоже самое прозвище, под которым писались как в церкви, так и по другим делам.
Варин отец недолго возил архиереев через обычно укрытые большую часть года снежным одеялом сибирские дали. Пришлось ему прервать службу из-за тяжелой простудной болезни, заработанной им в многодневных поездках. Прохворав почти год, скончался он на руках у жены своей, оставив ей вместе с безутешным горем в память о себе троих детей. Варвара была среди них самой младшей,
Удержали Варвару в родном городе спокойный нрав ее и привычка к своему углу, где каждый сверчок знал свой шесток, и она надеялась найти такого же тихого мужа при должности на какой-никакой, но службе. Слушая в детстве рассказы отца о порядках на архиерейском дворе, она утвердилась в мысли, будто бы это и есть настоящая мужская работа — служить сильным мира сего. Будь то воеводский двор или приказ о ссыльных, все они правят от царского имени, и, значит, вряд ли кто посмеет словом или действием обидеть самого малого служку из них. Потому и казака своего приветила совсем даже не за красу или иные качества, а опять же за службу государеву. И даже сейчас, ставши вдовой, хранила ее от многих бед память о нем, как человеке служилом, военном, а значит, выше многих, кто пытается жить исключительно своим умом.
Жизнь ее теперь складывалась не из дней прожитых, а из ночей, проведенных в горьком одиночестве, когда даже писк мыши считала она добрым знаком, скрашивающим пустоту вдовьей доли. Но и мыши, словно чувствовали зияющий скорбью провал бесприютности, были редкими гостями в ее доме. Не приживались и собаки, которых она пыталась прикармливать остатками скудного обеда. Те, покормившись на ее харчах вволю, вдруг вскоре начинали обходить ее дом стороной и уходили в иные семьи, где царило если не веселье, то обычные для жизни суета и гомон. Брала она к себе и котят, выкармливала, но приходил срок, исчезали и они, оставив лишь клочки полинялой шерстки на дерюжном покрывале.
Другой бы на ее месте давно ожесточился, стал человеком злым и желчным, ненавидящим все и вся вокруг. Но Варвара смирилась со своей долей и жила так без любви, без ненависти, не старясь и не молодея, словно застылая под первым морозцем спелая ягода, налитая соком собственной неприкаянности и отчужденности от всего мира. Как и многие вдовы ее лет, она исправно посещала приходскую церковь, каялась в грехах, сводившихся, главным образом, к тайным помыслам о бабьем блаженстве, наличие которых можно сыскать у каждого жившего на земле человека, тем более у оставшегося без жизненной опоры и веры в собственные силы. И не было случая, чтоб сердобольный батюшка не допустил ее к святому причастию, сочтя вдовьи откровения за великий грех.
Этим она ничем не отличалась от слободских соседок, живших кто при муже, кто подле милого дружка, а иные, как Варвара, при пустом доме. Только в отличие от иных одиноких баб, носила она в самой глубинке души своей тайну, и открыть ее не согласилась бы даже самому близкому человеку или даже под угрозой неминучей смерти. А тайна та состояла в мечте Варвары взять на воспитание чужого ребенка, который бы осветил улыбкой своей самые темные уголки ее жилища. Мысль эта поселилась в ней не так давно, а всего лишь три-четыре года, как стала она думать о приемном дитяти, осознав в одну из бессонных ночей собственную неспособность произвести его на свет.
И нельзя сказать, что не встречались за это время ей сироты, в изобилии стоящие у каждого городского храма не только в праздничные, но и в будние дни. Но она боялась, как бы приведенный ею в избу оборвыш, прожив какой-то срок, набравшись сил, не сбежал, как делали это прежде четвероногие жильцы Варвариного дома. Потому, думалось ей, брать нужно дите не старше двух годиков, а лучше — и совсем в пеленках. Может, тогда удастся обмануть судьбу, уготовившую ей безрадостную жизнь и совсем печальную старость.