Страна Печалия
Шрифт:
С этими словами он вышел, осторожно прикрыв за собой дверь.
— Вот ведь человек какой этот Яшка. То робит и день, и ночь, а то сидит без дела и на дорогу глядит, не отрываясь, будто видит что-то, ему лишь одному понятное. Чудной он, таких как он, сроду не встречала. На болезного не похож, но и здоровым не назвать. Однажды, говорят, так заработался, несколько дней не пил, не ел, нашло на него чего-то там такое, едва не помер. Батюшка наш его едва отчитал, чуть не всю ночь подле него провел. Одна вдова его пожалела, привела того батюшку, спасла Якова от смерти. Теперь так и живут вместе.
— Не дадите ли мне подержать его? — потянулась она к нему. — Сроду такой красотищи в руках не держала…
Все так же молча Аввакум подал ей отрез и присел на лавку.
— Скажите, батюшка, а если я вам найду все, что по хозяйству требуется, могу попросить его? За него на рынке можно хорошие деньги выручить. Но, если он вам нужен, скажите, просить не стану. — И она вернула отрез протопопу.
— Мне бы первым делом печь наладить, а то без нее тепла в дом не нагонишь. Да такую сложить, чтоб детей на нее можно было положить. Ну и кровать, стол, полки разные под посуду. Найдешь людей?
— А вот и найду. У нас печи не складывают, а из глины бьют. Мой мужик, хоть и кузнец, но кое-что умеет. Поговорю с ним, если глины найдет, сделает…
И точно. На другой день несколько хмурых мужиков притащили в бадьях сырую глину, что, видать, хранили где-то в тепле для таких дел, и взялись за печку. И Яшка, придя в очередной раз, словно по обязанности, включился в общую работу, помогал чем мог. А через день притащил здоровенную столешницу под стол, приладил к ней ножки и, похлопав крепкой рукой по своему изделию, степенно сказал:
— Знай наших! Пользуйтесь на здоровье. Всем миром и работа иначе идет, сама мастера ведет.
Нашлись у Якова и сухие доски под полки для посуды, и он даже обещал на днях изладить люльку для малыша.
Тем временем мужики без особой спешки за два дня закончили печь и пустили первый дым, наказав сильно пока что не топить, пока вся она не просохнет. Аввакум с радостью смотрел, как на глазах преображался дом. Он перестал выглядеть убого, и в нем, потихоньку затеплилась жизнь, запахло терпким запахом смолы и сырой глины. И всем этим он был обязан Анне, которая не только верховодила печниками, постоянно подгоняя их, но и нашла где-то широкую кровать, пусть неновую, но еще крепкую и вместительную. Ее установили у дальней стены, а в углу напротив Аввакум сам соорудил полку под иконы и снизу прицепил бронзовую лампадку. Когда он зажег ее, то окончательно понял, что это и есть его новое жилище, в котором предстоит прожить неизвестно какой срок до обратного возвращения в Москву, во что он твердо верил.
Анна, получив обещанный ей отрез, кинулась целовать Аввакуму руки, но тот лишь отмахнулся, сказав:
— За добро платят добром, а за обман батогом. Если бы не ты, не знаю, как бы управился до приезда семейства моего. А чует мое сердце, где-то они уже близехонько, не сегодня, так завтра пожалуют. Спасибо тебе, Аннушка, храни тебя Господь!
Оставшись один, Аввакум встал на молитву, прося святых заступников скорого воссоединения с женой и детьми, зная, что и они мечтают о том же самом…
Даже ничего не спросив, не поблагодарив пацана за известия, он рванулся на улицу, потом, спохватившись, схватил в руки шапку, накинул на плечи отороченный лисьим мехом полушубок и, не разбирая дороги, перепрыгивая через сугробы, помчался по улице, приводя в замешательство смотревших на него с удивлением слободчан.
Еще издали он увидел стоящий возле монастырских ворот тот самый возок, что он специально купил в дороге, держащего под уздцы заиндевевших коней, улыбающегося татарина, а чуть в стороне стояла она, Анастасия Марковна, и держала запеленатого в меховое одеяло Корнилия и тоже, чуть сдержанно улыбалась. Увидев Аввакума, она радостно вскрикнула, и тут же из возка выпрыгнули на снег Проша и Ванечка, а следом, смешно переваливаясь, выбралась Агриппина и, обгоняя всех, бросилась к нему и повисла на шее. Вслед за ней на отце повисли, дружно хохоча, оба сына, а он, целуя их в щеки, влажные носики, вдыхая их родной, почти забытый запах детских тел, не сводил глаз с жены, дожидавшейся, когда улягутся плещущие через край детские восторги.
— Благослови нас, отец, — не доходя несколько шагов и опустив глаза, произнесла она своим певучим голосом, от которого он тоже отвык, а сейчас впитывал и блаженно пускал внутрь себя, как живительный напиток, каждую его нотку.
— Бог благословит. — Аввакум широко перекрестил их и обнялся с женой, чмокнул ее в щеку, спросил: — Как доехали? Все ли ладно?
— Всё слава богу. Намерзлись лишь. Холодно здесь у вас, морозно, — отвечала Марковна все с той же улыбкой, со скрытым восторгом глядя на мужа.
— Разве это мороз? — рассмеялся Аввакум. — Настоящие морозы впереди еще. Пойдемте в дом, обустроил как мог, сейчас сама увидишь.
Потом он неожиданно остановился, словно вспомнил что.
— А где Маринка? Оставили, что ли, где? — спросил он, удивленно поводя головой по сторонам.
— Да вон она, прощается с казачком своим, — усмехнулась Марковна, — уж больно он к ней интерес проявлять начал, как ты наперед уехал.
— Куда ж ты смотрела? Гнать надо было его! Спортит девку — и ваших нет.
— Не переживай, одних их ни на минутку не оставляла. Хороший парень, Тихоном зовут. Говорит, что свататься будет, — успокоила мужа Марковна. — Да вот она, бежит уже… Куда ей от нас деваться, сирота, чай…
И точно, раскрасневшаяся Маринка бежала к ним, широко раскинув руки, и тут же кинулась на шею к Аввакуму, чмокнула его в щеку и радостно засмеялась:
— Не браните меня, батюшка, ничего грешного меж нами не было, зато Тихон, знаете как помогал нам во всём…
— Знаю я этих помощников, — ворчливо ответил тот, — с этими казаками глаз да глаз нужен. Чего ж он нас сторонится? Подошел бы, не волки, в лес не утащим…