Страна Печалия
Шрифт:
Маринка уже спешила накрывать на стол, выставляя заранее приготовленные кушанья, посередине стоял, украшенный зеленью, запеченный гусь, обложенный солеными огурчиками, рядом моченые ягоды, пышные пирожки и сочиво, с которого должно было начаться праздничное угощение, отдельно были приготовлены праздники для нищих и гостей, если кто вдруг наведается в гости.
Марковна невольно залюбовалась делом рук своих, осталась довольна и велела Маринке начать собираться.
— Да я, тетенька, уже готова, надо только Тихона дождаться, он очень просился с нами на службу пойти.
—
— А что хотят, пусть то и говорят, нам-то что до того, — ничуть не смутясь, отвечала та.
— Гляди, девка, как бы это все против тебя не обернулось, — пыталась образумить ее Марковна, — он казак, человек служивый, сегодня здесь, а завтра там, останешься одна, тогда уж точно никто на тебя не глянет, а станут порченой считать, вот тогда запоешь.
И словно услышав ее слова, распахнулась дверь, и в дом вошел принаряженный Тихон в новой белой папахе, припоясанный широким красным ушаком с серебряными бляшками на концах. Он, ни слова не говоря, стоял в дверях горницы и широко улыбался.
— И точно жених, — засмеялась Марковна, — легок на помине.
— Едва вырвался, — отвечал тот, — как-никак праздник, а меня хотели в караул поставить, но, как сказал, что невеста ждет, так атаман подобрел, говорит, коль такое дело, то ступай до утра.
— Пусть только попробовал бы не отпустить, — с вызовом кричала Марина, прильнув к жениху, — я бы ему все высказала, никуда бы он не делся!
— Ой, горяча ты больно, не дойдет до добра горячка твоя, — покачала головой Марковна, — молиться надо, тогда все и сладится.
Они быстро одели Агриппину, подхватили спящего Корнилия и отправились на гору, где уже ударили церковные колокола, призывая народ на праздничную службу.
На другой день, когда все выспались после бессонной ночи и краешек солнца начал опускаться за кромку густого леса, на противоположном берегу реки, Аввакум сообщил детям, что поведет их кататься с ледяной горы, где, как ему говорили, были специально вморожены в дно реки высоченные столбы, обшитые плахами и залитые водой. Дети радостно запрыгали, спеша нарядиться в праздничную одежду, но Марковна воспротивилась и велела брать что-нибудь из повседневной, старенькой одежонки, поскольку знала, чем такие катания заканчиваются. А те и не возражали, насидевшись за зиму дома, они были рады любой возможности побегать, порезвиться, а уж скатиться с горы и вовсе казалось им чем-то необычайным и заманчивым.
— Смотри там за ними, я уж с вами не пойду, чтоб шишек на лоб не набили, горы, поди, крутые, побьются все.
— Ничего, я их к себе привяжу и отпускать не стану, так что особо не переживай, вернемся целехонькими.
— Как же, знаю я вас, береги их, батюшка, далеко не отпускай.
— Да уж знаю, знаю, а коль слушаться не станут, тут же обратно и вернемся.
Вернулись они поздно, раскрасневшиеся, но донельзя счастливые и, конечно, не без синяков, но Марковна не стала выговаривать им за это, а тут же посадила к столу, сама стояла у печки и с радостью смотрела, как они подросли за короткий срок, возмужали, а
«Господи, сделай так, чтоб хотя бы раз в году было у нас на душе и в доме радостно и никаких других забот, кроме этих, не было. Господи, все в твоей воле, сохрани и помилуй чад наших…»
А чада Аввакумовы тем временем уминали за обе щеки праздничные угощения и ни о чем дурном не думали, считая, что и дальше жизнь их будет состоять из сплошных праздников и веселья.
А Божий ангел, не видимый для людей, радовался вместе с ними, ему-то было известно, что радости этого семейства скоро закончатся, и будут новые тяготы, и сам он изменить что-либо не в силах, а может лишь сопровождать их, оберегать в меру сил и печалиться, прося заступничества у небесных сил за неразумных людей, ничего не подозревающих о своих дальнейших судьбах…
…На другой день он побывал у владыки Симеона, который принял его радушно, сообщил, что готовится сразу после Рождества отбыть в Москву на созванный патриархом собор и посоветовал Аввакуму в его отсутствие вести себя более осмотрительно и сдержанно.
— Мне уже доложили, что произошло у вас с отцом Андроником, — сказал он, пристально глядя на Аввакума. — Не мог сдержаться? Он как-никак благочинный и к нему уважение проявлять следует. Да и тебе в отцы годится. А ты его… частил, как свинопаса какого… Не дело это, ох, не дело…
Аввакум этому известию ничуть не удивился, понимая, утаить от владыки что-либо трудно. Донесут мигом, да еще и приукрасят на семь рядов. Однако чувствовал, пока что владыка находится на его стороне, хотя бы потому, что тоже не в восторге от нововведений патриарха и ждет, чем закончится спор в церковных верхах.
— Виноват, ваше высокопреосвященство, — покорно склонил он голову, — но и благочинный ваш хорош, даже слушать меня не захотел, а обвинил чуть ли не во всех грехах смертных. Как с ним говорить после того? Оттого наша ссора и вышла.
— Ой, гляди, не кончишь добром, если вот так со всеми лаяться начнешь, — покрутил головой владыка, мысли которого были явно заняты предстоящими сборами к отъезду. — Ты уж, голубь мой, веди себя осторожней, не зарывайся. Мне и своих бед хватает, а коль еще и ты начнешь свой норов по каждому случаю проявлять, то много мне лишних хлопот создашь. Слышал, у воеводы успел побывать? И правильно, он человек разумный, в обиду не ласт, если чего не так пойдет. Чуть чего, ищи у него заступничества, пока что я далеко отсюда буду. Ну, прощай покуда…
— Благословите, владыка. — Протопоп опустился на колени и чуть прикрыл глаза, не зная, что преподнесет ему судьба после отъезда архиепископа, понимая, что здесь без надежного покровителя выжить будет трудно, если держаться той правды, которая вела его по жизни и пока что доставляла лишь одни неприятности…
Часть третья
НЕУТОЛИМЫЕ ПЕЧАЛИ
И удаляй печаль от сердца твоего,
и уклоняй злое от тела твоего.