Страна рухнувшего солнца

Михеев Михаил Александрович

Зато хватало крейсеров и эсминцев – в прошлую войну этими корабликами затрофеились так, что часть пришлось выводить в резерв, иначе их содержание стало бы излишней нагрузкой на и без того уставшую экономику. И подводных лодок тоже оказалось немало – технология их производства, спасибо неутомимому Деницу, оказалась настолько отработана, что субмарины буквально штамповали, сделав их не только эффективными, но и сравнительно дешевыми.

Адмирал Жансуль, сменивший недавно маршала Петена на посту главы Франции, выставлял два линкора, «Ришелье» и «Жан Бар», и два линейных крейсера, «Дюнкерк» и «Страсбург». Еще четыре легких авианосца плюс крейсера и эсминцы. И эти

корабли не растерявший боевого задора и вкуса к победам адмирал готов был вести сам. Во всяком случае, в этом он Лютьенса заверил еще, когда тот был в Берлине. Устаревшие «Фридрих Великий» и «Мольтке» должны были присоединиться к «Фридрих дер Гроссе» и «Дерфлингеру», базирующимся на Канаду. Два вконец устаревших французских линкора, «Прованс» и «Лорэн», оставались в местах постоянного базирования – так, на всякий случай. Ну и итальянцы… Если удастся договориться с дуче, то четыре первоклассных линкора (старье, опять же, тащить не имело смысла), два легких авианосца, крейсера и эсминцы. Если не удастся договориться с дуче… Значит, придется договариваться с его преемником.

Все эти подсчеты заняли не так уж много времени. Когда Лютьенс закончил, Сталин, с интересом его слушавший (он всегда был неравнодушен к большим кораблям), встал, вновь медленно прошелся по кабинету и спросил:

– Это… серьезно. Скажите, а кого бы вы поставили во главе этих сил?

– Никого, – серьезно ответил адмирал, ловя на себе удивленные взгляды окружающих. – Здесь одних линкоров будет двадцать одна штука. Как у вас говорят, очко?

По кабинету прокатились неуместные вроде бы смешки. Даже Сталин чуть заметно улыбнулся в прокуренные усы и кивнул.

– Да, именно так. И вы считаете, что никто с таким флотом не справится?

– Да, я так считаю. Просто потому, что при таких больших размерах структура теряет гибкость. Именно поэтому я предлагаю использовать тот же подход, что и в прошлой войне. Ваш флот и итальянцы под общим командованием советского адмирала, а я веду свои и французские корабли. Как-то так.

– Логично… Товарищ Кузнецов, кого вы предлагаете в качестве командующего вашей группой?

– Я пошел бы сам, – советский адмирал вскочил, будто подброшенный пружиной.

– Исключено, вы нужны нам здесь. Можете потом отправиться к месту боевых действий, осуществлять общее руководство, но вести туда эскадру – а дело это, как я понимаю, долгое – предстоит кому-то другому. Ваши кандидатуры?

Кузнецов замялся на миг, и Лютьенс этим немедленно воспользовался:

– Я бы предложил Белли. Владимир Александрович – человек опытный, в той войне зарекомендовал себя с наилучшей стороны. Наши… ваши моряки его уважают, союзники – тоже. Опыт взаимодействия с итальянцами у него есть. Думаю, старый конь борозды не испортит.

Кузнецов, не слишком довольный вмешательством немца, все же неохотно кивнул. Сталин повертел в руке трубку:

– Если возражений нет, предлагается согласиться с предложением герра Лютьенса. И напоминаю вам, товарищи, что времени на раскачку у нас нет. Сейчас на Дальнем Востоке гибнут наши люди. Товарищ Рокоссовский. Вам предлагается возглавить наши сухопутные войска.

– Готов вылететь немедленно! – вскочил со стула генерал-полковник. Как любой нормальный офицер, он был в меру карьеристом и отлично понимал, что хотя работа предстоит тяжелейшая, но в конце его вполне могут ждать маршальские погоны, и такой шанс упускать нельзя. И Сталин, прекрасно улавливая ход его мыслей, кивнул. Большая война набирала обороты…

До Берлина Колесников еще дотянул,

но потом организм выразил решительный протест такого рода перегрузкам и потребовал отдыха. Как будто не мог подождать до лучших времен, зараза! Хотя, с другой стороны, заснуть в воздухе за штурвалом – глупость. Есть варианты самоубийства и попроще. Так что пришлось оставить истребитель в Берлине и пересесть на борт представительского «Кондора», благо тот стоял, что называется, под парами. И весь оставшийся путь до Рима адмирал бессовестно проспал, не желая ни о чем думать и беспокоиться. Расслабился за годы мирной жизни… А ведь знал, что еще одна вой на будет, и скоро. Теперь предстояло срочно наверстывать упущенное.

В Риме светило солнце, и небо казалось прозрачно-белым от жары. По сравнению с суровой прохладой Москвы и занудным берлинским дождем контраст разительный. Вылезая из самолета, адмирал выругался про себя – рубаха и китель мгновенно промокли от пота. На Кипре, возле моря, жара ощущалась совсем не так. Не была такой удушающей. Да и форма одежды, честно говоря, отличалась. Во всяком случае, шорты, в которых Лютьенс выглядел невероятно потешно, для такой погоды подходили куда лучше рассчитанной на северные широты военный формы.

Его, конечно, встречали, да и попробовали бы не встретить, честно говоря, но выглядело это непривычно, утомительно и, на взгляд Лютьенса, срежиссировано оказалось бездарно. Если в Берлине к не слишком любящему пышные церемонии адмиралу просто приехали, а в Москве его по-деловому встретил один из порученцев Сталина, правда, аж в полковничьем звании, то здесь… Парадный строй гвардейцев в идиотской форме – такой длины, что вдоль него собаку выгулять можно. Оркестр. Ковровая дорожка. Боги, что за маразм!

Однако же пришлось соответствовать. Идти по этой самой дорожке, церемонно поручкаться с каким-то лощеным шпаком в дорогом, шерстяном даже на вид костюме (как он в нем по том-то не истечет), затем шествовать дальше, но уже в сопровождении двух отменно чеканящих шаг офицеров с невероятно одухотворенными лицами и саблями наголо. Интересно, они и в самом деле чувствуют сопричастность к чему-то важному, или им это выражение к лицам приклеили?

На середине пути примерно адмирал не выдержал и содрал с плеч китель. Стало полегче, но ненадолго. Пропитавшаяся едким потом форменная рубаха, высыхая, царапала спину. Ощущения были отвратительные. И все же он выдержал променад и даже смог улыбнуться торчащей в почтительном отдалении, за редкой, но грозной на вид цепочкой карабинеров, внушительной группе журналистов. Те, словно того и ждали, тут же застрочили ручками в своих блокнотах, но Лютьенс, не обращая на них более внимания, решительно направился к ожидающему его автомобилю. Плевать, что черный кузов накалился, словно печка. Может, хоть сквозняк в дороге компенсирует местную жару и духоту.

Не компенсировал. Лютьенс, подъезжая к резиденции Муссолини, истекал потом и мечтал только об одном – холодном душе. А его потащил сразу – и на прием к дуче. Оставалось только скрипнуть зубами. Что же, если Муссолини считает, что, поставив собеседника в неудобное положение, он облегчит себе жизнь, то это – его ошибка. Колесников стал тем, кем стал, не потому, что не умел терпеть неудобства.

– Герр адмирал! Рад вас приветствовать в моем скромном жилище, – дуче шагнул ему навстречу с гостеприимной улыбкой на губах. Еще немного, и она выглядела бы издевательски, а так – доброжелательность, и ничего более. Положительно, старый журналист и политик умел владеть собой. – Как вам Рим?