Страница номер шесть (сборник)
Шрифт:
– Здесь.
Взгляд Бориса Петровича обреченно скользнул по направлению неимоверно длинного лакированного ногтя Зинаиды Васильевны и выхватил: «...Тепин... Щукин... Чибирев...». Он почувствовал, как холодеет спина. Стал читать с начала столбца, с трудом понимая, о чем читает:
– ...таете, что история современного русского актуального искусства сфальсифицирована?
– Я бы сказала, что она еще не написана. Не хочется говорить о сознательной фальсификации, о злом умысле. Я с уважением отношусь к работам исследователей, которые берутся за эту непростую тему, но мне кажется, они находятся под впечатлением
Дочитав до «в-третьих», Борис Петрович почувствовал, что уже забыл, что было «во-первых» и «во-вторых»; он переметнулся назад, к «во-первых», пугаясь того, что пропустил что-то важное, – преодолел, сосредоточась, «во-вторых» и съехал, как с горки, прямо во «в-третьих»:
В-третьих, значение своей работы я вижу в перестановке устоявшихся акцентов...
Акцентов! Борис Петрович слышал голос Катрин и не замечал акцента. Подумал: наверное, отредактировали...
...Некоторые достижения неизбежно покажутся более скромными, другие, напротив, более значительными. Знание о контексте если не меняет, то, во всяком случае, существенно корректирует представление о предмете.
– Вы хотите сказать, что контекст расширяется?
– Разумеется. Вот пример. На рубеже семидесятых-восьмидесятых в Ленинграде успешно работала группа актуальных художников, имена которых сейчас мало что говорят даже специалистам, но я назову: Тепин, Щукин, Чибирев. Смелые, прямо скажем, героические акции этих безвестных энтузиастов во многом предвосхитили практику художников поздних времен. По-разному сложилась судьба пионеров актуального искусства. Тепин долгое время жил в Германии, сейчас он возвратился в Россию и полон творческих планов, Щукин на протяжении вот уже двадцати лет охраняет заброшенное кладбище, а Чибирев сделал карьеру директора школы.
– Школы художественной ?
– Нет, обычной.
– Скажите, а не кажется ли вам, что само понятие «история современного искусства» звучит парадоксально. Может ли быть «история современности»?
– Давайте договоримся о терминологии. Во-первых...
Борис Петрович в страхе еще раз наткнуться на свою фамилию побежал глазами дальше по строчкам – к счастью, Катрин говорила об отвлеченных предметах (отвлеченных – для Бориса Петровича) и о себе самой: где училась и чем питалась в смысле пищи духовной...
Учительницы, пока Чибирев читал, обсуждали дарования своего директора.
– Надо же, художник, да еще знаменитый.
– Наоборот, там сказано незнаменитый художник, недооцененный.
– Помните у Пастернака? «Быть знаменитым некрасиво»?
– Ну не до такой же степени! Ладно бы критики не знали, но скрывать от коллег...
–
– Я всегда говорила, что Борис Петрович – это вещь в себе.
– Борис Петрович, вы маслом пишете?
– Или акварелью?
– Ничего я не пишу, – буркнул Борис Петрович.
– Бросили? Ни в коем случае не бросайте!
– Зарывать талант в землю – последнее дело.
– Давайте выставку устроим в актовом зале.
– Это совсем не то, о чем вы думаете, – пробормотал директор, не отрывая взгляда от газеты.
– Чего ж вы стесняетесь? Сами же говорили, надо воспитывать на личном примере.
– Вот так работаешь, работаешь с человеком, а потом окажется, что был новый Репин там или Куинджи.
«Хуинджи», – подумал Борис Петрович.
– А кто эта Катрин?
– Искусствоведка. Можно, я заберу?
– Берите, конечно. Мы уже отксерокопировали.
Борис Петрович, недовольно покосившись на ксерокс, убрал газету в кейс, взял классный журнал и отправился на урок. В классе мнительность его обуяла. Ему стало казаться, что ученики уже прочитали газету и, хуже того, все как один догадываются, о каких там шла речь художествах. Он вызвал Цыбина к доске, а тот, вместо того чтобы, как обычно, оттопырить нижнюю губу, потупить взор и войти в состояние восковой неподвижности, как-то двусмысленно и нахально улыбался, хрен его знает чему – своему ли и на этот раз ничегонезнанию или, может, как раз даже очень знанию, типа, че, Борис Петрович, дурака-то валять, лучше расскажите нам, как вы тогда в центре города, да при всех, да в Неву с моста, да помахивая... Борис Петрович отправил на место Цыбина, так и не удостоив отметкой, а сам попытался забыться в увлекательном рассказе о тригонометрических преобразованиях. Он остался собой недоволен.
На перемене, когда вышел из класса, первой учительницей, которую встретил, оказалась тучная Раиса Альбертовна, дефилировавшая по коридору с рулоном схемы Бородинского сражения.
– Раиса Альбертовна, можно вас попрошу, пожалуйста, в плане личной просьбы, не откажите в любезности, попросите Зинаиду Васильевну и всех остальных, чтобы не распространялись больше, не афишировали...
– Как же это вы себе представляете? Уже полшколы знает. Лучше бы помогли женщине.
– Я как раз хотел... Денисов! – остановил Борис Петрович мчащегося шестиклассника. – Партийное задание. Отнеси...
– В двадцать второй, – подхватила Раиса Альбертовна.
Всклокоченный Денисов взял без слов рулон и понес в указанном направлении, а Раиса Альбертовна сказала Борису Петровичу:
– Более скрытных людей я в жизни не встречала.
3
Борис Петрович вернулся домой раньше жены. Дозвониться до Тепина он так и не смог, а до Щукина сумел дозвониться. Щукин читал уже интервью, все знает. Ничего особенного. Художники так художники, какая разница. Что такое газета? Клочок бумаги. Борис Петрович заговорил о своей репутации и о том, что нельзя манипулировать чужими именами, – Щукин попросил не грузить. Он сам как Сервантес, и ничего.
– Какой Сервантес еще?
– Тот самый. Я спал, а ты меня разбудил и грузишь. К Дяде Тепе обращайся, я ни при чем.
Пришла жена, ей на работе показали газету. Потребовала объяснений.
Как бы ни был Борис Петрович озадачен случившимся, тон жены его сильно задел. Именно то и задело, что не допускала супруга даже мысли об артистическом прошлом Бориса Петровича, ну так двадцатипятилетней примерно давности, когда они и знакомы еще не были. Так уж много она знает о муже? Может, был он художником, но изменил таланту, и вот...