Страницы прошлого
Шрифт:
Я спрашивала членов правления, что они об этом думают. Они пожимали плечами, они не верили, что это возможно. Они никогда не боролись с правительством и были уверены в своей силе: еще бы! больше шестидесяти тысяч членов организации!
Назавтра после того дня, когда комиссия закончила свое обследование, мы с Яськой, моей товаркой по редакции, собрались ехать на работу. Нас провожал мой муж.
— Ну, а что будет, если нам дадут комиссара? — вдруг спросила я, хотя сама не верила в такую возможность.
— Вы должны тогда устроить
И на этом мы расстались.
От трамвайной остановки до здания союза учителей было несколько шагов. Внизу нас остановил бледный, перепуганный швейцар:
— Комиссар пришел.
Мы, как сумасшедшие, кинулись наверх. Оказалось, что комиссар с целой толпой помощников явился в восемь часов утра и приступил к работе.
Из редакции я позвонила в типографию:
— Не может ли кто-нибудь из вас прийти сюда?
Через минуту явился один из работников типографии, пожилой худощавый рабочий, больной от отравления свинцом.
— Я не знаю, как вы. Для себя я не вижу другой возможности — или сейчас же уйти с этого места, или устроить забастовку.
— Если работники умственного труда прекратят работу, мы не задумаемся ни на минуту.
Мы помчались в другой корпус, где помещалась контора правления союза.
— Что будет?! Разорение! Несчастье! Столько лет работы, такая организация! Все пропало! — со слезами и дрожью в голосе сказал нам заместитель председателя союза.
— Вы не будете защищаться?
— Какая же может быть защита? Все пропало.
— А мы, сотрудники, не намерены уступать. Мы устраиваем забастовку.
Старик расплакался.
— Никогда в жизни я вам этого не забуду, но этого нельзя делать! Вы погубите и себя и нас!
— Ведь вы же сами говорите, что все пропало. А мы попробуем…
Он пытался говорить еще что-то, но мы его не слушали. Мы с Яськой телефонировали во все отделы:
— Через пять минут собрание сотрудников в помещении переплетной!
И через пять минут триста человек собрались в самом большом зале нашего здания. Служащие, машинистки, наборщики, переплетчики, швейцары, уборщицы — все. Большинство этих людей я видела впервые в жизни. Сидя в редакции, я имела дело собственно только с наборщиками.
Я встала на стул. Я сознавала всю важность этой минуты. Дело было не только в защите союза учителей. Покушение правительства на союз польских учителей было первым ударом по профсоюзам. И я знала, что если правительству удастся победить на этом участке, оно со всей силой обрушится на рабочие организации.
Я знала, что если сейчас у меня не получится, все пропало.
Говорила минут пять. От бешенства сжималось горло. Я вся дрожала.
— Кто еще хочет высказаться?
— Никто.
— Так, может быть, проголосуем? Кто за забастовку?
Триста рук поднялись вверх.
Мы тут же избрали забастовочный комитет из четырех человек, в числе которых оказалась и я. Обсудили,
Позвонил телефон. Правление.
— Просим вас немедленно прекратить забастовку.
— Я ничего не могу прекратить. Решение о забастовке принято единогласно.
Сотрудники разошлись по своим комнатам, и тут началось удивительное. Комиссар вместе с членами правления обходил канцелярии и принимал дела.
— Покажите книгу господину комиссару.
— Я ничего не покажу, я бастую.
Так встречали комиссара в верхнем этаже здания правления, где работал наш наименее устойчивый элемент — служащие. В наш корпус, где вместе с редакциями помещались типография, переплетная и экспедиция, где находились все работники физического труда, комиссар даже не попытался войти. Увидав, что творится, он поспешно спустился вниз и решил опечатать кассу.
Один из наших товарищей наблюдал это.
— Как быть, у меня нет печати, — задумался комиссар.
Наш швейцар посоветовал:
— У вас значок в петличке, можно его употребить вместо печати.
И касса союза была опечатана значком фашистской организации, к которой принадлежал и комиссар и все его помощники.
Разумеется, мы сейчас же послали за фотографом. Он пришел и сфотографировал кассу и печати на ней. Теперь у нас было доказательство, что произошло не назначение комиссара — мера, которая применялась обычно в случаях злоупотреблений в каких-нибудь учреждениях, — а что правительство решило уничтожить союз учителей, отдав его здание и все имущество в руки фашистской организации.
Через несколько часов ко мне позвонил комиссар:
— Я хочу с вами поговорить.
— Вы можете говорить только с представителями бастующих. Мы выберем их на собрании.
— Я не признаю никаких представителей бастующих, я хочу говорить с вами.
— А мне не о чем с вами говорить.
С тем же результатом он звонил еще несколько раз.
Я безотрывно сидела у телефона. Звонили из газет, звонили знакомые, звонили рабочие организации, чтобы узнать, не нужна ли нам какая-нибудь помощь. Наши переплетчики раздобыли полотно, сделали на нем красные надписи. Через улицу мы протянули плакат: «Да здравствует независимость профессиональных союзов!», а над воротами: «Долой комиссара!»
Вечером мы устроили еще одно собрание. Распределили между людьми обязанности, расставили караулы у ворот. Раздобыли несколько сенников и матрацев. Кое-как все товарищи устроились на ночлег.
Я ожидала, что полиция явится в первую же ночь, по все прошло спокойно.
На другой день утром позвонил телефон:
— Пани Василевская? Пан воевода хочет говорить с вами.
— Я не уполномочена говорить с паном воеводой. Если пан воевода желает говорить с бастующими, собрание выберет делегацию.