Странная дружба

Вкуфь Вера

— Серьёзно, где ты всего этого нахватался? Про трещины эти и скиллсы? — смеясь, вопросила поравнявшаяся с ними Танька.

— Не знаю… — честно признался Максим. — Как-то само собой получилось.

— Блин, ты больно умный, оказывается, — ворчливо отозвалась Танька. И сделала было несколько шагов в сторону, будто не желая с такими водить. И о которых почти сразу пожалела. Потому что поливальная машина, ворчащая по дороге, совершенно не предполагала такого её манёвра. Не сбавляя напора воды, она без зазрения совести забрызгала Таньку чуть ли не до самого её пояса. Досталось и Максиму, хоть и меньше. Сухой осталось одна

Женька, сообразившая спрятаться за него.

Мокрая Танька безмолвно проследила равнодушно покидающую улицу машинную заразу. Обернулась к своим, всем своим видом намекая, что лучше им воздержаться от комментариев.

От комментариев — можно. А вот от рвущегося наружу смеха — не очень. Даже не столько над Танькой, сколько вообще — радуясь удачно завершающемуся дню и выпуская остатки напряжения.

Глаза Танькины автоматически щурились, и от этого становилось ещё смешнее. И Таньке в том числе — потому что как можно не радоваться тогда, когда радуются те, которых ты любишь?

Решив больше не «откалываться», Танька подошла к ним и на всякий случай отошла от проезжей части подальше — за Женю — и так и шагала до самого дома. Но поливалок больше всё равно не было.

Только весело испаряющиеся, прозрачные облачка тёплого асфальта, стремящегося к бесконечно близкому, ярко-жёлтому солнцу.

Глава 20. «Мой путь не простой, но я всё равно иду»

Ключи, конечно, ни в чём не виноваты. Наверное, поэтому они особенно обиженно, блямкнули, когда улетели за тумбочку в прихожей. Вина джинсовки тоже не доказуема. Но и её постигла схожая участь — а ещё из-за неё едва не сорвался со стены крючок, на который вещи полагается вешать.

На звук в коридор выглянула Танька. И, встретившись с Максимом глазами, нырнула обратно в комнату. Наверное, всё поняла. Что ещё больше разозлило Максима. Потому что он-то вообще ничего не понял.

Сегодняшнее утро не предвещало ничего плохого. Даже цифры на электронных часах совершенно случайно показали ему 11:11. Хорошая вроде примета.

Теперь Макс больше никогда не будет верить в приметы.

В этот воскресный день Максим собирался просто поискать дома тот самый альбом с динозаврами для Вовки — обещания нужно выполнять. И неожиданно быстро нашёл — в той самой стопке книг, которую аккуратно складывал на столе с тех самых пор, как приучился читать. На краю письменного стола она никогда никому не мешала, и поэтому хранилась там до сих пор — родители не спешили наводить свои порядки даже в опустевшей комнате. Да и забирать их Максим посчитал глупым — не будешь же почти в двадцатник перечитывать «Путешествия Гулливера».

Вытянув из стопки чуть помятый, местами пошедший волнами альбом, Максим сразу принялся придирчиво выискивать в нём кентрозавра и компсогната. И — очередная удача — нашёл. Жизнь явно налаживалась. По всей видимости, чтобы дальше полететь ко всем чертям.

— Что, в детство впадаешь? — не без иронии спросил Игорь, заставший Максима за этим важным занятием.

— Это Вовке, Таниному и Жениному брату, — на автомате отозвался Максим. И только потом понял, что ни одно из этих имён отцу ещё не знакомо.

Что ж… Возможно, это знак, что всё достаточно серьёзно и пора раскрываться. В конце концов, не слишком честно, что родители девчонок в курсе, а его — нет. Да и тот вечер весьма приятно

отозвался внутри. Значит, пора!

Как же…

Они устроились на диване — Игорь рядом с Лисой с одного края, Максим — у другого на угловом повороте.

Родительские воодушевлённые, внимательные лица до сих пор виной стояли у него перед глазами. Они, конечно, догадывались, о чём он хочет сообщить. Но ещё не догадывались, что конкретно. Но Максим, усыплённый их благодушием и ни о чём не подозревая, просто и радостно выложил им всё, что до этого стремался сказать. И, как оказалось, стремался не зря.

Мамино лицо в мгновение ока стало меняться. Из него будто поспешно выдохнули всю жизнь, и оно стало кукольным. Не мило-очаровательным, что обычно считают кукольностью, а в самом плохом смысле. Мама стала похожа на одну из тех страшных кукол, в чертах которых вроде и ничего особенного, но от которых всё равно хочется отвести глаза.

Но даже такое её лицо было не сравнимо с папиным — его вполне можно было принять за посмертную маску. Даже не за само мёртвое лицо.

— В смысле — с двумя? — его губы двигаются, задавая вопрос. А глаза и будто сам безжизненный голос уговаривают сказать, что всё это не правда, и у Максима просто дурацкие шутки.

Последний секундный шанс всё переиграть. Но разверзающаяся между ними пропасть беззвучно утягивала всех внутрь себя.

Лицо отца вскоре ожило. Но перестало быть лицом отца. Теперь это был незнакомый человек, мимика которого никогда в жизни не напрягалась, чтобы выразить радость. Он весь ушёл в себя, оставив на поверхности чью-то жалкую тенб.

— И ты так весело об этом говоришь? — голос его остался сильным, но потерял всякий цвет. А верхняя губа некрасиво подтянулась, изображая брезгливое чувство.

И Максима в самое солнечное сплетение долбануло холодом. Потом жаром. Он что-то говорил, доказывал, но даже ему самому все аргументы казались смешными и жалкими. И даже мама… Которая обычно пыталась встать на его сторону. Просто смотрела. Ничего не спрашивала и не окорачивала отца, который уже почти не сдерживался в выражениях. А на прямой взгляд просто отвела глаза, бездумно склоняясь в отцовскую сторону головой.

Ясно.

Ещё никогда в жизни Максим не уходил из этого дома с настолько изодранной душой. Мысли, чувства, воспоминания — всё слепилось в непонятный противный ком, лупящий по затылку и мешающий дышать. Этот же ком ничуть не ослаб, когда Максим зашёл в комнату к девчонкам.

Там стояла тишина. И в воздухе струился душноватый горячий запах.

Женя показалась ему на себя не похожей. Сидела она не на диване, как обычно, а в кресле напротив. Дважды скрестив ноги — на уровне коленей и лодыжек и держа в руке длинную, на самом кончике красную сигарету. И хотя внешность её совсем к этому не располагала, у Максима сам собой всплыл в голове образ старого чёрно-белого фильма. С не очень позитивным сюжетом.

Лицо её будто потеряло мягкость, а глаза стали внимательными и отстранённым одновременно. И она особенно резко возвышалась на фоне съёжившейся на диване Тани. Вот уж кто растерял остатки былой прыти и теперь напоминал стреляного воробья своей будто в вине опущенной головой. Это отчего-то ещё больше разозлило Максима. Но он не подал вида, а просто с размаху бухнулся на диван.