Странная смерть Европы. Иммиграция, идентичность, ислам

Мюррей Дуглас

Другим решением могли бы стать согласованные общеевропейские усилия по организации депортации всех тех, кто признан не имеющим права на убежище. Это легче сказать, чем сделать: миллионы людей, которые сейчас находятся в Европе, не имеют законного права находиться здесь. Некоторые из них могли бы принять помощь в возвращении на родину, если бы они оказались на службе у банд или по другим причинам нашли жизнь в Европе менее привлекательной, чем они ожидали. Тем не менее, это будет грандиозная задача. Но лучше ее выполнить, чем притворяться, как это делали в последние годы члены правительств Германии и Швеции, не имея реальных намерений это делать. Включить в общество одних людей — значит исключить других. Правительствам очень легко остановиться на сочувственном языке «включения», но их общественность — включая законных просителей убежища —

должна также слышать язык исключения.

Еще одной мерой, которая помогла бы выработать разумную миграционную политику и восстановить доверие общества, стала бы система временного убежища. Если бы в решающие месяцы 2015 года канцлер Меркель призвала европейские страны принять определенное количество законных и должным образом проверенных беженцев из Сирии до тех пор, пока в Сирии не восстановится стабильность, возможно, общественная и политическая поддержка была бы значительно выше. Но этого не произошло — и причина, по которой общественность и правительства по-прежнему выступают против системы квот Меркель, заключается в том, что эти страны знают, что убежище почти всегда дается навсегда. Трудно убедить шведскую общественность в том, что сирийские мигранты останутся в их стране только до тех пор, пока Сирия не стабилизируется, когда в Швеции по-прежнему десятки тысяч просителей убежища с Балкан, где уже два десятилетия царит мир.

Природа временного убежища, безусловно, имеет свои проблемы. После миграции жизнь людей продолжается. Их дети поступают в школы, происходят другие аспекты нормализации, которые делают возвращение целых семей в страну происхождения еще более трудным. Но это причина, по которой европейские правительства должны строго придерживаться такой политики. Если люди обращаются за убежищем и получают его, то они должны понимать, что это благотворное, но не постоянное решение. В случае проведения такой политики доверие к системе предоставления убежища и миграционной проблеме в целом может быть восстановлено.

Для того чтобы положить конец текущей проблеме миграции и обратить вспять уже существующий вызов, политическим лидерам Европы необходимо признать, в чем они ошиблись прошлом. Например, они могли бы признать, что если Европа обеспокоена проблемой старения населения, то есть более разумная политика, чем импорт следующего поколения европейцев из Африки. Они могли бы признать, что, хотя разнообразие может быть выгодно в небольших количествах, в больших количествах оно безвозвратно погубит общество в том виде, в котором мы его знаем. Тогда они могли бы подчеркнуть, что на самом деле не хотят коренным образом менять наши общества. Это было бы болезненной уступкой для политического класса, но она получила бы абсолютную поддержку европейской общественности.

В последние годы эти слои населения исключительно благосклонно относятся к иммигрантам, выступая против массовой иммиграции. Они знали об этом задолго до того, как их политические лидеры сказали им, что беспокоиться по поводу иммиграции вполне допустимо. Еще до того, как социологи доказали это, они знали, что иммиграция ослабляет чувство общественного «доверия». И прежде чем политики признали это, люди боролись за то, чтобы устроить своих детей в местные школы с избыточным количеством учеников. Именно людям говорили, что медицинский туризм — это не проблема, даже когда они стояли в очередях на прием к врачу в приемных, заполненных людьми из других стран.

Общественность задолго до своих политических лидеров поняла, что выгоды, которые, несомненно, приносят мигранты, не бесконечны, и задолго до того, как об этом стало принято говорить, почувствовала, что миграция в таких масштабах коренным образом изменит их страны. Они заметили, что некоторые из главных битв двадцатого века за права приходится вести заново в двадцать первом веке из-за растущего числа противников. Они намекали, что когда дело доходит до социального либерализма, ислам оказывается самым медленным ребенком в классе. Одним из результатов этого стало то, что в начале XXI века, когда Европа надеялась решить многие из этих вопросов — не в последнюю очередь отделение религии от политики и права, — всему обществу пришлось двигаться со скоростью этого самого медленного ребенка в классе. Так, все чаще возникают дискуссии о том, должны ли женщины закрывать лицо на публике, или же муж должен вести их в свой особый суд, если они придерживаются определенной веры.

Первые переселенцы принесли Европе пользу, привнеся

в нее другую культуру, яркое настроение и кухню. Но что принесет десятимиллионный, отличающийся от всех предыдущих? Европейская общественность намного опередила политиков, поняв, что выгоды не бесконечны. Задолго до того, как политики заметили это, общественность уже знала, что континент, который импортирует людей со всего мира, будет импортировать и мировые проблемы. И, вопреки утверждениям индустрии расовых отношений, оказалось, что иммигранты в Европе часто демонстрируют гораздо больше различий, чем сходства с местным населением и друг с другом, и чем больше их становилось, тем больше было различий.

Ведь проблемы существуют не только между меньшинствами и принятой ими страной, но и между различными меньшинствами в принятой ими стране. Несмотря на громкие заявления об «исламофобии», которые распространяют «антирасисты» и другие британцы, те, кто действительно убивал мусульман в Великобритании, в подавляющем большинстве случаев были другими мусульманами, убивавшими их по доктринальным причинам. Был один случай с украинским неонацистом, который находился в Соединенном Королевстве в течение нескольких часов, прежде чем убить свою жертву-мусульманина. В остальном самые серьезные нападения на мусульман совершались другими мусульманами. Многие мусульмане из меньшинства — секты Ахмадийя — приехали в Британию, потому что их преследуют в родном Пакистане. Но именно мусульманин-суннит из Брэдфорда приехал в Глазго перед Пасхой 2016 года, чтобы нанести несколько ударов по голове владельцу магазина «Ахмадийя» Асаду Шаху за то, что его убийца считал вероотступничеством и ересью. И не белые расисты, а другие члены мусульманских общин Шотландии заставили семью убитого владельца магазина бежать из страны после этого убийства. Сегодня в Британии не белые расисты открыто выступают за убийство меньшинств, а священнослужители из Пакистана, которые гастролируют по Соединенному Королевству, проповедуя тысячам британских граждан о необходимости убивать других мусульман, которые с ними не согласны. Подобные проблемы внутри меньшинств — это предвестие грядущей нетерпимости.

Еще большее беспокойство у большинства вызывает тот факт, что многие из тех, кто приезжает в Европу — даже если у них нет желания причинять вред или убивать, — похоже, рады преобразованию европейских обществ. Политики не могут решить эту проблему, потому что они в ней потворствуют или помогают ее скрывать. Но это не может остаться незамеченным, когда мусульманка сирийского происхождения, такая как Ламия Каддор, например, выступает на немецком телевидении в разгар миграционного кризиса и говорит нации, что в будущем быть немцем не означает иметь «голубые глаза и светлые волосы», а вместо этого означает иметь «миграционное происхождение». Только в Германии подобные настроения пока еще могут вызывать аплодисменты. Но большинство европейцев не понимают этого всеобщего ликования по поводу радикальных изменений в их обществе, и было бы разумно, если бы ведущие политические деятели признали этот факт и согласились с тем, что возникающие опасения небезосновательны.

В рамках этой уступки было бы также разумно расширить параметры того, что приемлемо в мейнстримной политике. В последние десятилетия правые и левоцентристские партии сочли чрезвычайно полезным изображать людей, не присоединяющихся к их узкому консенсусу, расистами, фашистами или нацистами, даже если они знают, что таковыми не являются. Они смогли позиционировать себя как центристы и антифашисты, в то время как все оппоненты были замазаны преступлениями прошлого века. Сложная ситуация в Европе, конечно, заключается в том, что там есть партии, которые имели фашистское или расистское происхождение. Бельгийская Vlaams Belang, французский Front National и «Шведские демократы» — все они имеют историю, включающую расизм. В последние десятилетия все они в той или иной степени изменились. Политический мейнстрим находит полезным делать вид, что такие партии — единственные на нашем континенте, которые не меняются, или не способны измениться, или лгут и скрывают свою истинную природу даже после многих лет изменений. Однако в какой-то момент люди должны позволить ультраправым политикам стать умеренными, точно так же, как многим социалистическим и левым партиям было позволено войти в мейнстрим, и в процессе они умерили свои взгляды. Этим националистическим партиям следует позволить занять свое место в политических дебатах, не обвиняя их в грехах прошлого.