Странная женщина (сборник)
Шрифт:
Лиля смущалась смешинок в его глазах. Рядом с ним она становилась угловатой и скованной. Перебирая пальцами ремешок сумки-корзинки, она замерла, тем не менее угадав ещё одну, грейпфрутовую нотку его одеколона. Следила за беспорядочными движениями его руки – прадед ездил охотиться в дальний лес за оврагом, навещал приятелей в посёлке у церкви. Жизнь прадеда превратилась в небольшой сеанс гипноза: «посмотрим на тот пригорок, теперь медленно движемся глазами влево…» В зарослях растрёпанных вётел скрывается речушка, где прадед с племянником стреляли уток, разлучали пары лебедей… В какой-то миг Лиля попыталась охватить золотисто-зелёный простор, но поле ускользало, безжалостно уменьшая смотрящую. Борис всё-таки успел сфотографировать её на полароид. Порывисто разрезал холм взмахами руки –
Они вернулись в машину и отправились дальше. Лиля закрыла глаза, задумалась, задремала. Её вдруг не стало вовсе, как души камня, как разума песка. Потом кто-то дышал ей в щёку и громко звал по имени. Машина стояла у тесовых ворот. Борис легонько тряс её за плечо. Случайно удалось ухватить, каким бывает его лицо, когда он остаётся один. Оно как будто становилось истощённым, совсем усталым. Так разнилось с тонкими нитями солнечных лучей, что пробивались сквозь шумящую листву парка. Громоздкие ворота дачи щёлкнули, медленно и легко отворились. За ними оказалась аллея, усыпанная мерцающими солнечными пятнами. Где-то сбоку, в глубине владений, блестел купол оранжереи. Машина плавно двигалась по дорожке, жуя гравий. Кружевной плоский зонтик от солнца плыл над кустами. Или мерещился. В фонтане застыли три белых медвежонка, усыпанные капельками воды. Дом, оплетённый диким виноградом, казался тёмным плодом земли и небес. Несколько лоскутиков-клумб дремали бутонами табака, терпеливо и покорно пережидавшими день в виде белых сосулек. Лиля распахнула дверцу, выскользнула из машины и понеслась по розовому гравию дорожки. В прикрытых глазах смешались лучи и тёмная зелень листвы. На террасе-крыльце пустовало кресло-качалка с гармошкой раскрытой книги, неторопливо листаемой сквозняком.
Она огляделась, с удовольствием скользнула взглядом по солнечно-зелёной листве молодых вишен, по стриженым кустам шиповника. Покой и ухоженная красота пробуждали и будоражили. Лиля распрямила спину, услышав лёгкий хруст в позвоночнике. Поглубже вдохнула. Вдруг захотелось чудить, красоваться, быть невесомой и безнаказанной. В этот самый момент к ногам метнулась узкая тень. В ответ в самом центре груди сжалось незнакомое беспокойство. Тихим эхом пронеслось в голове: «Не хочу, чтобы этот день изменил меня. Будет несколько приятных, неожиданных часов. Не более…» Не дослушала свой внутренний голос. Почему-то потребовалось противиться, изгонять его – оставь, замолкни.
Борис быстро приближался к дому, подтянутый и очень стройный. Словно прочитав её мысли, чуть насмешливо бросил на ходу:
– Будь осторожна, этому месту присущ особый магнетизм, тут все ведут себя как-то иначе.
Слегка коснулся её спины, скорее почтительно, чем фамильярно.
– Проходите, – переходя то на «ты», то на «вы», пропустил в дверь веранды-крыльца, которая оказалась незапертой. Она вдруг вспомнила недавние опасения или всё же старательно скрываемые от самой себя желания стать его пленницей. И с нетерпеливым любопытством шагнула внутрь.
В сумраке прихожей угадывалась вешалка с дождевиком, трость в углу, створка стенного шкафа. Тёмная прихожая вела в комнату, сумрачную из-за задёрнутых гобеленовых гардин, кос дикого винограда и ветвей раскидистой яблони, затеняющей окна. Лиля тут же уселась с ногами на пологий диван. Три кресла и кушетка тоже были удивительно низкие, с пологими спинками, как шезлонги, приглашающие не сесть, а скорее прилечь, поглаживая ступнями оленью шкуру, расстеленную вместо ковра. Доверчиво прикрыв веки, она начала медленно и покорно уплывать в стылом полумраке гостиной. Но всё же на всякий случай стараясь следить за его быстрыми, резкими движениями. Почти гневно разбросал в стороны гардины, вытолкнул наружу створки окна, плеснув в лицо сквозняк, шум тёмной листвы и мягкий голубоватый свет.
Он был везде – у окна и уже у Лили за спиной. Он кружился возле электрического самовара. Над низким чайным столиком на все лады звенели колокольчики – чашки, ложечки, блюдца. Медленно и точно уронил иглу на пластинку граммофона. Заныла мелодия. Заскулил женский голосок, яростно картавя.
Он сел в низкое кресло напротив Лили, закинул ногу на ногу, бережно взял двумя пальцами чашечку и принялся рассказывать о переводчице. Да-да, этой Таисе надо удержаться на работе до сегодняшнего дня. На диване, напротив него, Лиля чувствовала себя как никогда скованно, она обожглась чаем, она растерялась. Так ведут себя уже немного влюблённые девушки. Но Лиля старательно убеждала себя, что совсем не была влюблена. Ей было любопытно. Ей хотелось безнаказанности, мимолетности, о которых можно будет со временем забыть. Рядом с ним воздух как будто был немного разряженным, она задыхалась, стараясь скрыть беспокойство. Она не совсем слушала, не вдавалась в подробности, но на всякий случай улыбалась шалостям переводчицы, которая всегда опаздывает, является на совещания в немыслимых нарядах и перевирает слова. Из-за этого Борис вынужден жить в постоянной готовности к маленьким катастрофам. Видимо, так ему даже нравится, он только делает вид, что недоволен. Недавно Таиса объявилась на пресс-конференции по случаю открытия выставки в пеньюаре, отороченном лисьим мехом. Журналисты приняли её за известного на всю Европу и Америку фотографа, а Борис, виновник события, со скромной ухмылкой наблюдал этот маскарад со стороны.
Они пили уже по второй чашке, время не остановилось – настенные часы красного дерева с бронзовым маятником показывали без пяти три.
– Знаете, я давно приметил и несколько месяцев выслеживал вас возле шатра сладостей.
Лиля вскинула брови. Чайный столик незаметно опустел и был насухо вытерт. Борис вовсю шуршал в тёмной прихожей. Вытянувшись во весь рост, привстав на цыпочки, разыскивал что-то в стенном шкафу.
– Я волновался, куда вы подевались. Вы три дня не появлялись на рынке, не покупали фиников и инжира, я забеспокоился, – как бы между прочим, не оборачиваясь, бросил он.
Потом принёс в комнату пыльную серую коробку. Поймав вопросительный взгляд, пояснил:
– Шляпная, неужели никогда не видела в фильмах? В них хранили эти хрупкие украшения, чтобы не помять, чтобы не испачкать ленты, рюши, вуали. Ведь некоторые шляпки, они как бабочки – совсем призрачные, безейные дополнения к женщине. Без которых, увы, всё так прозаично. А иногда – почти банально. А ведь банальность недопустима: на фотографиях, во всём, что происходит. Не надо банальности, ну её. Тебе, кстати, пойдёт одна моя шляпка. Если не возражаешь, мы сейчас примерим. Я её тебе потом подарю, если понравится.
Через пару минут из тусклого овального зеркала прихожей на Лилю недоверчиво и восторженно смотрела незнакомая девушка в сиреневой шляпке. Прозрачная, тоненькая, томная, она была похожа на призрак этого загородного дома, в котором царил сквозняк, пропитанный сухим шиповником, и перекатывался топкий голубиный сумрак. Борис замер у неё за спиной, восхищённо затих. Потом, будто опомнившись, принялся фотографировать незнакомку в шляпке своим старинным фотоаппаратом, умышленно наводя фокус на стеклянный купол оранжереи за окном, чтобы изображение девушки получилось ускользающим, безликим, совсем размытым. С этого момента возвращения в прежнюю жизнь действительно не было. Лиля не уехала в тот вечер с его дачи. Она не уехала назавтра. Не уехала через неделю. Она поддалась, изнежилась, очень скоро потеряла волю и осталась насовсем и со временем окончательно стала девушкой-призраком. Одной из трёх странных девушек этого странного дома…
Таиса
Когда очередная сказка заканчивалась моралью: «Судьба ходит за нами по пятам», Таисе хотелось забраться с головой под одеяло и, шурша фантиками, уплетать шоколадные конфеты с многоточиями орешков, с изюмом, с мармеладной и марципановой начинкой. Неудивительно, что судьба вскоре отняла у неё именно эту, главную радость – в больнице усатый эндокринолог строго запретил ей сладкое. А потом приглашённый на консультацию профессор, взывая к здравому смыслу, зловеще подтвердил: «Если, конечно, вы не наметили скоропостижно сгореть».