Странница
Шрифт:
Он взглянул на небо, как будто стараясь найти ответ среди едва заметных контуров клубящихся облаков. Но ответа не было.
Он сам его сказал:
— Я буду тем человеком, который разорвет этот порочный круг. Я здесь, в этом мире и этом времени, чтобы сделать это. И пусть я буду ошибаться — не так сильно, как в прошлый раз, — но я буду творить добро. Это в моих силах.
Он поднял свой груз и, глубоко вздохнув, снова двинулся к лагерю. Он представлял одобрительные взгляды Налатана и Тейт, когда они увидят, что он им несет.
Тейт, его самый близкий
Налатан, друг. Он влюблен в Тейт.
На мгновение Конвей почувствовал удовлетворение самим собой, почувствовал себя на своем месте. В безопасности. Легко и свободно.
Друзья.
Пока он не убьет Налатана. Или не умрет сам, защищая свою жизнь.
Печально. Но зачем думать о чем-то столь ужасном и далеком?
Отведя ветку в сторону, он услышал какой-то звук. Это остановило его. Скорее недоумевающий, чем настороженный, он подумал, что же это может быть.
Пели птицы. Где-то далеко лаял тюлень.
Звук повторился, когда он продолжил свой путь. Слабо. Пронзительная, резкая нота. Это было в его голове; в ушах звенело. Сердце бешено билось. Болезнь предъявляла на него свои права. Мерцающие огненные цвета слепили. Прислонившись к дереву, он смотрел, как они сливаются в сюрреалистические образы.
Он представлял себе дуэль с Налатаном, уклонялся от удара, торжествовал при виде окровавленной плоти.
Он страстно желал этого испытания.
Образы померкли, и реальность обрушилась на него, принеся груз вопросов.
Раньше он никогда не испытывал жажды насилия. Или он перенял это у людей своей культуры, людей, разрушивших мир? Или он стал таким же дикарем, убивающим, чтобы заменить недостаток логики?
Он вяло дошел до лагеря. Уронив венерок к ногам Тейт, он проковылял к палатке, которую делил с Налатаном. На их озабоченные вопросы он ответил, что прогулка и копание утомили его.
Его разбудили, когда все было приготовлено. Тейт объяснила, что она добавила покрошенных венерок и немного копченой грудинки к смеси для супа из высушенной кукурузы. Подымающийся от деревянных тарелок пар был слишком аппетитным, чтобы Конвей оставался в унынии. Между кашей, чаем из корней одуванчика и ненавязчивым вниманием со стороны друзей его тревоги отступили. Он ел, смеялся, вместе с Тейт разучивал песню, которую Налатан называл песней пламени. В ней говорилось о человеке, который освещал свой путь, она была очень печальная. Умиротворенные собаки сгрудились около хозяев. Додой крепко спал, свернувшись в плотный, теплый клубок.
Костер потух, когда Тейт и Налатан пошли к своим палаткам. Конвей с собаками стояли первую стражу.
Глава 53
С выбранной наблюдательной позиции хорошо просматривались три из четырех направлений, по которым можно было приблизиться к лагерю. Конвей смотрел, главным образом, на восток в сторону деревни. На западе, за холмом, пряталось сонно бормочущее море. Каждый, кто попробовал бы подобраться к лагерю с этой стороны, имел мало
Вокруг было спокойно, поэтому он вздрогнул от неожиданности, когда рядом буквально из воздуха возник Налатан. В способности монаха-воина бесшумно пробираться сквозь любые заросли было что-то мистическое.
— Дурацкая шутка, — вспылил Конвей. Слова прозвучали слишком раздраженно, и это рассердило его еще сильнее. — Тебе повезло, что собаки сейчас не со мной. А если б они решили, что ты ко мне подкрадываешься? — добавил он, понизив голос.
— Я подождал, пока ты их отошлешь. Не хочу иметь дело с этими дьяволами.
— А меня, значит, можно не бояться? — все так же раздраженно выпалил Конвей и тут же пожалел, что не может взять эти слова обратно.
Налатан подошел ближе и спросил почти сочувственно:
— Что с тобой? Не мог же я в самом деле так тебя напугать.
— Все в порядке.
— Похоже, ты себя неважно чувствуешь. Не думай, что раз Ланте с Сайлой удалось скрыть твой недуг от воинов Гатро, то и со мной этот номер пройдет. Ланта рассказала, что с тобой что-то случилось во время драки с кабаном. Правда, больше я из нее ничего не вытянул.
Конвей мрачно посмотрел на него:
— Только не надо рассказывать, что приперся сюда в такую рань, чтобы меня жалеть. Насколько мне известно, бессонницей ты не страдаешь. Значит, у тебя есть что сказать. Если думаешь, что я болен, говори прямо.
— Мы знаем, как успокоить разум и помочь телу. Я помогу тебе избавиться от того, что тебя тревожит.
Конвей заметил, как старательно Налатан избегал слова «болезнь». Похоже, это была единственная вещь, которой он вообще боялся. И то, что он сейчас заговорил об этом, было нешуточным проявлением дружеских чувств. Конвею стало стыдно за свое прежнее поведение, и он поборол раздражение.
— Мы поболтаем об этом в любое время. Почему ты не перейдешь к тому, что у тебя действительно на уме?
В темноте он скорее почувствовал, чем услышал, как переминается с ноги на ногу Налатан, мучительно подбирая слова:
— Почему она все время злится на меня? Я пытаюсь ей угодить. Она ведь знает — должна знать — я охраняю ее с того момента, как смог носить меч. Я просто сказал ей, что если когда-нибудь женюсь, то уйду из братства. Это ведь был обычный разговор, и я старался вести себя очень осторожно. Почему она меня отвергает? Чем я ее обидел?
При других обстоятельствах эти слова показались бы Конвею забавными, но он был слишком обеспокоен возвратившимся головокружением. Он потрогал лоб, и на пальцах остались капельки холодного пота. Черт возьми, надо держать себя в руках! Наконец он ответил:
— Во-первых, ты обращаешься с ней, как с женщиной…
— Она и есть женщина! Не смейся надо мной!
— Да не перебивай ты! Помолчи и послушай. Доннаси не такая, как остальные. Ты должен относиться к ней, как к мужчине.
Налатан нахмурился: