Странница
Шрифт:
Громкий стон заставил Сайлу обернуться.
В глазах Тейт, которая смотрела на залив, было такое глубокое страдание, что Сайле стало не по себе. Мучительный стон вырывался изо рта Доннаси помимо ее воли. За ее спиной, мрачный и побледневший, стоял Конвей.
Глава 44
— Помните, вам ни с кем нельзя заводить разговор, — сказал Гатро. Лицо воина было суровым, монотонный голос звучал внушительно. — И не проявляйте интереса к тому, что увидите.
— Может, нам ехать с закрытыми глазами? — Это была Тейт. Еще на вершине гребня было
Налатан поспешил на выручку Гатро:
— Он хочет сказать, чтобы мы слишком не пялились.
Нахмурившись, Гатро кивнул:
— Капитан ждет вас, как самых высоких гостей. Но, в случае чего, у меня есть полномочия доставить вас с завязанными глазами.
— Да пошел ты со своими полномочиями. — Тейт явно вышла из себя. Танно и Ошу угрожающе ощетинились. Ладонь Гатро легла на рукоятку меча. Было видно, как всполошились воины его отряда. Краем глаза Тейт заметила, как Конвей небрежно опустил руку на свой «вайп».
Сайла направила Рыжика между Тейт и Гатро. Глядя в лицо подруги, она сказала:
— Доннаси, что бы тебя ни расстроило, или поделись с нами, или просто держи себя в руках.
Потребовалось некоторое время, чтобы Тейт успокоилась. Глядя поверх плеча Сайлы, она сказала:
— Прошу прощения, Копье.
Улыбка Гатро говорила о том, что он принимает извинения.
— Вы же знаете, что меня наградят за то, что я привел вас к Капитану. Только самые богатые купцы удостаиваются такой чести, причем никого из них не принимают в замке. Я хочу, чтобы все было в порядке.
Улыбка Тейт была несколько более напряженной, чем обычно.
— Положись на меня. Я похлопочу, чтобы тебе повесили медаль величиной с крышку от люка.
Скорее сбитый с толку, чем успокоенный, Гатро дал знак своим воинам выступать. Они прошли последние несколько ярдов по старой узкой тропе, а затем свернули на более широкую дорогу, на которой могли разминуться две повозки. Они проезжали мимо полей, засаженных овощами и засеянных пшеницей и кукурузой, и пастбищ с огромными стадами коров и овец.
Слегка отстав от Сайлы, Тейт стала дожидаться Конвея и Налатана. Когда мужчины поравнялись с ней, она попросила Налатана на некоторое время оставить их с Конвеем наедине. Грозный воин не возражал, но Конвей был уверен, что заметил на лице удалявшегося Налатана нечто, похожее на страдание. Он хотел пройтись по этому поводу, но сдержался, увидев, что Тейт не до шуток.
Некоторое время Тейт ехала молча. Конвей изучал многочисленные и весьма разнообразные здания, рядом с которыми они проезжали. Как раз напротив была гончарная фабрика с двухэтажным основным корпусом и одноэтажными пристройками. На открытых площадках в пристройках виднелись три кирпичные печи для обжига, над которыми волнами подымался горячий воздух. Вдоль стен стояли стопки готовой посуды, сверкая яркой голубизной и зеленью, сочными коричневыми и охряными цветами.
Наконец Тейт прорвало:
— Сан-Франциско, Мэтт! Такое чудесное место. Да как они могли? Миллионы людей, небоскребы, музеи…
— Заткнись! — Конвей схватил ее за плечо и изо всех сил встряхнул. Откинувшись назад в седле, Тейт тяжело дышала. Он продолжал быстро, но негромко: — Не вижу особой разницы
— Семья. — Доннаси перевела дыхание. — Здесь жили мои дядя и тетка, там, ближе к границе округа. — Не поднимая глаз, она указала рукой. — Представь себе пожары, разрушения. Землетрясение. Помнишь, как все боялись «большого землетрясения»? Сколько же «больших» трясло их в последние пять столетий, а, Мэтт? И кто переживал по этому поводу? — Ее дыхание участилось, она готова была разрыдаться.
— Тише, успокойся. Не трави себе душу.
Доннаси кивнула.
— Со мной все в порядке. Продолжаю идти по самому краешку, но пока держусь. Да хоть что-нибудь изменилось в этом мире? Кого здесь ни возьми, тот же набор: жадность, похоть, ненависть и самая гнусная подлость. Как в старые добрые времена.
— Кроме того, гордость, честь, самоотверженность. Даже любовь, Доннаси.
Тейт бросила на него короткий подозрительный взгляд. Конвей продолжал:
— Ты ведь знаешь, что я во многом разделяю твои чувства.
Но я покривлю душой, если соглашусь, что все в этом мире мне не нравится.
— Какая разница, покривишь или нет. Я же вижу, как ты мучаешься, стараясь приспособиться к этому бардаку. Похоже, нас с тобой все это волнует гораздо сильнее, чем наших друзей на севере.
— Думаю, здесь нас частенько будут сопровождать подобные компании. — Он кивнул в сторону скакавшего впереди отряда.
— Обычные меры безопасности. Чего им нас опасаться?
— Это мы с тобой так считаем. А местная публика может думать иначе.
Разговаривая, Тейт и Конвей оказались на улицах города. Они пришпорили лошадей и присоединились к остальной группе.
Неуемное любопытство городских жителей уже откровенно давило. Всадники сбились в кучу. Боевые лошади нервничали и, покусывая друг друга, прокладывали себе дорогу. Огромные собаки растерянно трусили, переводя взгляды с опускающихся в опасной близости лошадиных копыт на плотные ряды людей.
В отличие от Олы с ее геометрической строгостью застройки, Гавань раскинулась в полном беспорядке. Улицы и переулки повторяли все изгибы местности. А может, их и прокладывали, как кому в голову взбредет. При строительстве жилых домов и деловых зданий здесь использовали самый разный материал: кирпич, куски бетона, камни, дерево, черепицу. Окна в домах представляли собой невообразимую мозаику из всего, что удавалось найти. Когда везло, вставляли куски чистого стекла, затем в ход шел любой прозрачный материал, хоть как-то пропускавший свет. Наиболее престижным строительным материалом были доски. Конвей заметил Тейт, что явно просматриваются приемы кораблестроения; просмоленные швы, каркасы, которые обиваются досками.
Группа свернула на дорогу, шедшую параллельно берегу. У основания горы земля была усеяна огромными камнями, границу прилива отмечали кучи плавника и выброшенного морем мусора. Держась берега, группа направлялась прямо к форту на полуострове. Взволнованный предстоявшим посещением форта, Гатро повторял:
— К замку относится то, что покрыто голубой черепицей, а остальное — форт.
В ярдах ста от поворота к форту Сайла обратилась к Ланте:
— Какие здесь спокойные люди. Никакой враждебности, смотрят на нас и все.