Странница
Шрифт:
Коллекция милых сердцу вещей пополнилась очень интересной штучкой для поддерживания волос. Как это назвать, Лена не знала, но штучка была удобная и красивая настолько, что Лена стеснялась ее надевать. Шуту подарили футляр для аллели. Маркусу – ножны, всем, даже Лене, местное оружие, которое больше всего подошло бы тайному убийце: нечто вроде мини-арбалета крепилось к предплечью под одеждой и после определенного движения кистью стреляло чем-то вроде гвоздей, причем на весьма приличное расстояние, да еще очередью. Мужчины пришли в восторг, включая отнюдь не воинственного шута. Заодно им всем подновили гардероб.
Только в следующем мире Гарвин все-таки спросил мнение Лены. Он, конечно, хранил невозмутимость на лице, но боялся ее ответа. А вдруг скажет: не понравились. А вдруг ее отношение к эльфам изменилось. А вдруг… Никакого «а вдруг», конечно, не было. С чего бы? Люди нередко были еще менее приятными созданиями.
А Лена оказалась права: эльфы без ее разрешения действительно не попробовали того изумительного печенья…
* * *
Вообще-то, Лена хотела попасть в тот самый мир, где они видели хмурые лица людей и очередь на эшафот, но сразу поняла: не вышло. Наверное, не так уж хотела или просто боялась. То есть, само собой, она боялась, но не думала, что это может помешать. Этот мир был обычным, но в нем просто не водилось эльфов. Никогда. Вообще. Но не исключено, что люди успели о них забыть, предварительно уничтожив. А может, их и не было. Милита и Гарвина воспринимали просто как людей, разве что очень красивых, а рост Милита производил неизгладимое впечатление на местных красоток, так что в гостиницах он исчезал из комнат на всю ночь, а потом весь день неудержимо зевал и даже не огрызался на подначки.
Здесь было теплее, хотя тоже стояла зима. Они неторопливо брели по дорогам почти месяц, пока Лена не решилась на новую попытку – и снова промахнулась, но этот промах ее удовлетворил: они попали в мир, где шла война, тот самый, где они видели другогоМилита. Лена поняла это сразу, почувствовала каким-то шестым-седьмым чувством, а мужчины – только через несколько дней. Они завозмущались и дружно насели на Лену. Она порекомендовала им выбираться отсюда своими силами. Гару только тяжело вздохнул и осуждающе посмотрел. Он считал, что Лена не может ошибаться, и если вкусные кусочки перестают летать по воздуху в сторону собаки, значит, их уже просто нет, а когда есть – летают, несмотря на рычание и лай двуногих в штанах. То есть хозяйка права всегда, и ее решения обсуждению не подлежат.
Они сидели у костра. К ночи похолодало, Маркус накинул на спину Лене одеяло, а мужчины завернулись в плащи. Шут грустно смотрел в огонь. Маркус вздохнул.
– И все-таки послушай меня, Делиена. Просто послушай. Вот еще там, в своем мире, если бы ты вдруг узнала о нашем и о своей способности попасть в него, ты бы пошла?
– Вряд ли, потому что я ни за что не поверила бы в эту способность.
– Но не потому, что испугалась бы магии? – расстроился Маркус. Ага, одного аргумента Лена его лишила.
– Нет. Я не верила в ее существование. Ну, то есть вроде бы допускала, что она может быть, книжки любила
– А того, кто начнет тебе рассказывать о войне, ты тоже примешь за сумасшедшего? – усмехнулся Гарвин. – Почти то же самое. Ты читала книжки о войне и думаешь, что знаешь, что это такое.
– Как раз не знаю.
– Ну а зачем тебе знать? – как-то устало спросил Милит. – Война вообще не женское дело. Война это не только кровь и смерть. Это постоянная усталость. Это постоянное напряжение. Постоянное ожидание крови и смерти. Как ты думаешь, что страшнее – сама смерть или ее ожидание?
– Война – это непременная грязь, – добавил Маркус, – вонь, которая исходит от тех, кто позавчера были твоими боевыми товарищами. А ты дышишь этим смрадом и даже добраться до них не можешь, чтобы похоронить, потому что если высунешься из-за укрытия, то сам через денек завоняешь. И отхожее место, знаешь, под первым кустом – для целой армии. Это не только гниющие раны, это понос, это простуда, это чесотка. Война – это невозможность вымыться и постирать одежду, иногда неделями, а иногда месяцами.
– А если в войне участвуют достаточно сильные маги, война становится только страшнее, – подхватил Гарвин. – Можешь мне поверить. Заклятие ворона, например…
– Заткнись! – рявкнул Милит. Гару тоже рявкнул. Гарвин с отвратительной усмешкой покачал головой.
– Предпочитаешь, чтобы она увидела своими глазами? А знаешь, что есть…
– Перестань, – попросил шут. – Пусть увидит своими глазами. Я ведь тоже… тоже не знаю, что такое война. Читал. Слышал. А сам не видел. Пока не увидишь магии, не поверишь, что она есть. Пока не увидишь войны, не будешь знать, что это такое. А нам придется ее защитить. Правда, я не знаю, как можно защитить кого-то, например, от стрелы. Хоть бы лето было, тогда видно было бы платье Странницы, а то... И даже замечательной эльфийской кольчуги ни одной нет.
– Кстати, война – это еще и постоянная тяжесть, – добавил Маркус. – Тяжесть доспехов, щита, мешка с вещами, который приходится тащить с собой… Это я в мирное время Мастер клинка, а в большом бою – такое же мясо, как и все остальные. Милит, ты сколько тогда продержался, растеряв магию?
– Когда навалились-то и от своих отбили? Долго. С полчаса, может, даже побольше. Но мне полегче – рост… Я близко никого не подпускал, а издалека они не дотягивались. Пока пара героев с двуручниками не подоспела. Напали со всех сторон сразу, мешали друг другу, ну, я и отвлекся, тут и получил, и именно двуручником, и доспехи разнесли, и бок… Аиллена, помнишь, как выглядит рана от двуручного меча? А ведь ее уже исцелили, да и смертельной она, пожалуй, не была.
– А уж как выглядит покойник, разваленный этим двуручником от плеча до паха, – подхватил Гарвин, – или просто вспоротый мечом живот с кишками наружу…
– Вспоротый живот я видела, – сказала Лена, – хотя и вспарывали его ножом. И ты видел то же самое.
Гарвин пожал плечами.
– И тебе мало?
– Оставьте, а? – снова попросил шут. – Она должна узнать, как вы не понимаете? Она не хочет. Она боится. Но что-то ее заставляет. Может быть, путь Светлой – это знание и самых темных сторон?