Странница
Шрифт:
– Ее с фасолью хорошо, – сказал Милит. – Стручковой. У вас здесь нет?
– Почему нет, очень даже есть. Карис, может, огородик на заднем дворе заведем?
– Заведем, заведем, а тебя вместо пугала выставлять будем. Ты весь-то сыр не слопай, я тоже хочу.
– От сыра толстеют, а ты у нас и так упитанный.
– Хватит лаяться, мне сыру дайте. И Делиене оставь, хапуга… Милит, у нас еще сметана есть роскошная, хочешь?
– Хочет, конечно. Травой таких коней не кормят.
– Овсом кормят.
– Эх, не ели вы каши из овсяных хлопьев…
– Лена, а что это такое? Правда, овсяных? Люди разве едят овес?
– А овсяное
– Сметану ложкой едят.
– Ложка в нее не лезет. Не могу же я ее есть ножом и вилкой.
– Карис, даже не проси, знаешь, какой ты от этой сметаны жирный будешь? Девушки не любят толстых, даже если они маги.
– Милит, а почему эльфы не бывают толстые?
– Обмен веществ не такой, как у вас.
– И лысые не бывают…
– Бедный Карис…
* * *
И так целый час. Напряженное лицо Милита постепенно расслаблялось, зато во взгляде зрело недоумение. В конце концов он сказал:
– Мне кажется, вы не понимаете, что делаете сейчас. Я должен объяснить.
– Ой, да молчи ты, – отмахнулся шут.
– Сложно понять, – фыркнул Маркус. – Надо полагать, мы отменяем приговор.
– Не ты. Они..
– Ты сиди и ешь, – посоветовал Карис. – И радуйся, что они люди, а не эльфы.
– Я должен…
– Заткнись, а? – попросила Лена. – Унижения паче гордости, да? Еще хочется жертвой походить?
– Аиллена!
– Тебе сказали – заткнись, значит, заткнись, – произнес Маркус уже серьезно. – Думаешь, они не понимают, что делают? Да знай они об этом раньше…
– Мог бы и сказать, – упрекнула Лена. Маркус удивился:
– Да? Я б и сказал. К зиме поближе, когда на улице очень уж холодно стало бы. Знаешь, за свои грехи надо платить. И он это, кажется, лучше тебя понимает.
– Давайте отношения выяснять пока не будем? – попросил шут. – Маркус, дай мне аллель. Я тут одну балладу старую вспомнил, она давно не в моде, а мне нравится. Милит, учти, без твоих комментариев я точно обойдусь, я знаю, что я не менестрель.
Не менестрель, он все равно пел хорошо. Пусть голос не отличался таким роскошным диапазоном, как у менестрелей, да и такой мощью тоже, может, и на аллели он играл любительски, а может, Лена была просто пристрастна, но слушать шута она любила. Он спел им пару баллад, а потом просто играл какие-то незатейливые мелодии, пока вдруг Карис не заметил, что Милит дремлет. Карис тут же громко начал собираться к себе, Милит встряхнулся и несколько ошалело огляделся, не сразу сообразив, где он, и уж конечно, Маркус и шут не отказали себе в удовольствии поиронизировать на эту тему.
Проблема возникла почти сразу: кровать шута, в которой он и спал-то только когда был еще совсем уж слаб, Милиту не подходила по росту. Милит, правда, проблемы не понял: по росту ему хорошо подходил пол. Так и сделали. Кровать сложили и убрали за дверь, а матрац (тоже коротковатый) раскатали по полу.
Лена пробежалась по дождику до туалета, слава богу, был он совсем рядом. Не хотелось ей пользоваться ночным горшком – самым обыкновенным, с ручкой и крышкой! Она бы, может, и пользовалась, будь она в комнате одна, а вот в присутствии шута – ни за что. Он, кстати, тоже, если поднимался ночью, то выходил во двор,
– Я спросил у него. Не хочет говорить.
– У всех есть свои секреты.
– Тебе не кажется, что этот секрет имеет к нам непосредственное отношение? – хмыкнул шут и почесал шрам. – Я, конечно, расспрашивать не стал. Может, он скажет тебе.
– Не хочу говорить об этом.
– Не будем, – легко согласился шут. – Какие у тебя волосы сегодня красивые… Им идет дождь, наверное. Не возражай, пожалуйста. Ты опять забыла, что я могу говорить только правду, и ничего, кроме нее? – Он положил руки ей на плечи и тихо сказал: – Я люблю тебя. Ты – моя жизнь. Мне есть, ради чего жить.
Лена глупо хихикнула:
– А тебе не кажется, что какая-то уж очень мелкая цель в жизни: заботиться о женщине?
– Нет, – удивился он, – почему мелкая? И разве ты обычная женщина?
– Абсолютно! – с удовольствием сказала Лена. – Это даже Странница подтвердила – мы как раз настолько обычные, настолько усредненные, что именно поэтому нам дано право решать, как жить тому или другому миру.
Шут пожал плечами.
– Да мне на Странницу плевать… если не сказать грубее. Ты свою… усредненность тут уже пару раз так хорошо доказывала… Впрочем, если тебе нравится в это верить – почему нет?
– Маркус начал наше знакомство с того, что объяснил мне, какая я незаметная и вообще.
– С тех пор целый год прошел. Он тебя принял за Странницу, но сейчас-то он так как не считает. Лена, ты можешь думать о себе все, что угодно. Но ведь и мы можем думать все, что угодно, правда? Ты судишь по тому, как привыкла, как тебе какая-то самоуверенная тетка сказала, по тому, что думаешь. в конце концов. А остальные – по тому, что ты делаешь. А я тебя просто люблю. Нет. Не просто. Гораздо больше, чем просто. Не спрашивай почему. Я все равно не знаю. Зато знаю, о чем ты думаешь. Лена заинтересовалась, и он прошептал: – О Милите. О том, что он может ночью проснуться, понять, где я и что мы делаем. И это будет для него отдельным наказанием. Ну вот, ты краснеешь, значит, я угадал…
* * *
Увидев утром, что Милит выходит из их дома, да не один, а с Леной и ее свитой, эльфы удивились, но приняли как должное. Значит, Светлой так зачем-то надо. И уже в обед они подвинулись, чтобы освободить Милиту место за столом, а через пару дней, закончив со своей прежней работой, он уже снова строил дом, с ним уже разговаривали, хотя Лена не сказала бы, чтоб очень дружески, и уж точно никто не пинал его и не толкал. Ариана покачала головой: «Я не могу простить его так быстро». Лиасс ничего не заметил. Демонстративно. Лена не рискнула у него спрашивать, но пообещала себе обязательно это сделать. Когда-нибудь. Лиасс у эльфов был вознесен на божничку, но для Милита он был вообще всем. И Лена видела, что как раз отношение Лиасса ранит его больнее всего. Она ловила надежду в синем взгляде, когда он смотрел на проходящего мимо Владыку, но Лиасс его в упор не видел, и надежда гасла. И в то же время Милит был… удовлетворен. Именно так. Словно он сделал то, чего долго добивался.