Странники в ночи
Шрифт:
– Ладно, - кивнула Аня и взяла рюмку.
– Прозит, - салютовал Паша, выпил и впал в философское настроение. Вот нам и по тридцать четыре, Анечка... А давно ли отгремел выпускной вечер? Помнишь, как Сережка с Женькой старую стиральную машину скинули с седьмого этажа? Грохоту было...
– Кстати, как Женька? Знаешь о нем что-нибудь?
– Еще бы. Работает в моей фирме, сейчас в командировке. Удивлена? Отличник работает у двоечника? Такие времена, Аня. Ценятся другие достоинства.
– Понятно, - вздохнула Аня.
– Пошли пройдемся? Отряхнем с наших ног пыль этого печального места...
– Ты-то что печалишься? Ты здесь король... И не только здесь.
– Ой...
– Образцов поморщился.
– Вот не надо. Король
Он встал, и Аня поднялась вслед за ним. Хоть ненадолго оказаться подальше от этих людей, этой унылой пьянки, навязчивой ноющей музыки...
Не торопясь они пошли вдоль реки к полуразрушенным домикам лагеря. Паша нес в руке прихваченную со стола бутылку коньяка, по карманам он рассовал мандарины и рюмки. Обрывки несостоявшихся туч постепенно расползались, солнце пригревало сильнее. Под кустами Паша и Аня спугнули Вику Болдину с Лешей Воробьевым. Вика пригладила растрепанные волосы, почему-то засмеялась. Паша подмигнул ей.
Возле одного из домиков сохранился врытый в землю стол, а около него скамейка, где и устроились Паша с Аней. Образцов выгрузил мандарины и рюмки, ловко разлил коньяк. Они выпили; Паша делил мандарин и по дольке отправлял Ане в рот. Он улыбался, обнимал Аню, бормотал не слишком вразумительные любезности. Коньяк, видимо, подействовал на Аню: она перестала чувствовать себя как на собственных похоронах, и объятия Паши не были ей неприятны. Это напоминало ей школу, когда в классе занавешивали окна и гасили свет, чтобы показать учебный диафильм... Кто только не обнимался, милые полудетские вольности...
Потом Паша попытался поцеловать Аню и расстегнул пуговицу на её воротничке. Она отодвинулась, ещё продолжая обманывать себя школьными аллюзиями, но Паша гладил её ноги, расстегивал юбку, и это было уже не по-школьному.
Аня вскочила со скамейки. Подхватив её на руки, Паша вошел в домик, где пахло теплой сыростью и мерзостью запустения. Здесь он опустил Аню на ржавую кровать с панцирной сеткой.
Сильно оттолкнув его, Аня рванулась, выбежала из домика. Солнце ударило в глаза; Аня пошатнулась и едва не упала.
Анечка!
– Паша бежал за ней.
– Прости ради Бога, я забылся... Ну, а что тут такого, сто лет друг друга знаем... Разве я какой урод?
– Вот именно, - отрезала Аня.
– Урод моральный!
Она больше не слушала Пашины сбивчивые излияния. Возвращаться не хотелось, но деваться было некуда, и она пошла на звуки магнитофонной музыки. Что произошло за эти годы, думала она, что происходит со всеми нами? Или так было и будет всегда? Не монстры, не чудовища из фильмов ужасов - просто люди...
28
ДЕКАБРЬ 1875 ГОДА
Бесконечной зимней ночью дорога в снегах может привести куда угодно... Все, что есть в мире - невидимое небо и столь же невидимая, укрытая белым пологом земля. Властное российское небо, бескрайнее, гулящее, тяжелое, забитое снеговыми тучами, сумасшедшее, ватное российское небо сделало такой же бескрайней землю, охватило её, засыпало снегом до бессмысленности и теперь грустно смотрело на нее, любимую, сверху. Ночь долго не отпускала изящную гостью луну, но и она погибла в суровом царстве мрака, и её занесло снегом.
Царство белого мрака! Ветер, хлопья, вой ветра, снова хлопья, сплошная завеса. Обрушилась с незримой вершины снежная лавина и поглотила все вокруг...
Этой ночью в разгар зимы по дороге тащилась карета Александра фон Агенауэра. Со станции выехали ещё в приличную погоду - немецкий профессор торопил, несмотря на предупреждения о вьюге. Поставленная на санные полозья, увлекаемая тройкой лошадей карета пока не застревала в снегу, и фон Агенауэр мог надеяться добраться до Санкт-Петербурга хотя бы к следующему вечеру. Как ушедшая луна, карета была гостьей,
Профессор Геттингенского университета Александр фон Агенауэр (это имя носил теперь Агирре) приехал в Россию по приглашению Дмитрия Ивановича Менделеева. Точнее, дело обстояло не совсем так. Прослышав о выдающихся открытиях русского коллеги, фон Агенауэр направил в Санкт-Петербургский университет письмо, в котором просил дать ему возможность поработать на кафедре Менделеева простым адъюнктом, помощником профессора. Просьба была удовлетворена, и фон Агенауэр собрался в дорогу. Кроме исследований Русского химического общества, его также чрезвычайно интересовала работа созданной в мае 1875 года по инициативе Менделеева Комиссии по медиумическим явлениям, куда входили ведущие русские ученые Александр Михайлович Бутлеров (увлекавшийся также алхимией) и Николай Николаевич Зинин. Словом, фон Агенауэр не напрасно стремился попасть в круг российской интеллектуальной элиты. Здесь он рассчитывал обрести новые, подлинно научные подходы к занимавшим его проблемам, новую свободу мысли. Он очень нуждался в этом, ибо... Ибо разгадка тайны Кассиуса по-прежнему не давалась ему. Изучение книги Герцфельда принесло немало дополнительной информации, и фон Агенауэр чувствовал, что пусть не полное и окончательное решение задачи, но главный принцип, алгоритм, ключ лежит совсем близко. Вот он протяни руку и возьми! Но как? Собрать воедино разрозненные сведения, выстроить идеи в систему и захлопнуть ловушку не удавалось. Требовалось некое озарение... Фон Агенауэр часто вспоминал коллегу Кекуле, десять лет назад открывшего структурную формулу бензола. Как рассказывал Кекуле, ему приснился бал, где танцевали, кружились похожие на змей молекулы. Вдруг одна из них захватила в рот собственный хвост... Мгновение - и Кекуле осознал: в кольцевой форме кроется объяснение загадочных свойств бензола... Да если на то пошло, и Дмитрий Иванович Менделеев утверждал, что ему приснилась периодическая система элементов. Приснилась - и все... Вот оно, озарение. Но за ним - годы напряженнейшего творческого труда, концентрация всех умственных сил... А у фон Агенауэра - столетия размышлений над загадкой Кассиуса, и не снится заветный сон. Наверняка все кирпичики, все фрагменты мозаики уже на местах. Теперь увидеть, только увидеть, во сне или наяву, целостную картину!
Геттингенский профессор глубже нахлобучил шапку, плотнее закутался в лисью шубу. Один в карете, во власти вьюги, возницы и белого мрака... Возница изредка напоминал о себе щелканьем кнута, да завывал ветер, да скрипели по снегу полозья и всхлипывал жалобно колокольчик - вот и все звуки. Фон Агенауэр представил, как тяжело дышат уставшие лошади, как разлетаются из их ноздрей струйки пара и растворяются тут же в вихре снежной крупы. Кому она нужна, эта вьюга? Какие ответы можно искать в этой стране слишком большого неба и невероятных просторов? И все же есть, есть смысл в настойчивой насупленности небес, в долготерпении возницы и лошадей, в ещё не до конца понятном русском слове "авось". Вон он, этот "авось"... Обступает карету фон Агенауэра в виде мрака и холода.
Карету покачивало, потряхивало. Клонило в сон, но Александр фон Агенауэр обостренно чувствовал, как НЕ СПИТ, как дорога и холод привносят в это ощущение оттенки бесконечности и как эта вьюга постепенно становится ЕГО ВЬЮГОЙ. Неважно, что происходит... Если есть на свете идеальная тишина, она здесь, она состоит из тоскливого воя неугомонного ветра, деревянного скрипа кареты, плача колокольчика...
Лошади остановились, и фон Агенауэр выглянул наружу. Возница объяснил не очень хорошо владевшему пока русским языком заграничному профессору, что задержка вызвана поломкой какой-то важной части упряжи, и ремонт займет около часа. Фон Агенауэр кивнул и вышел из кареты.