Странники войны
Шрифт:
— Вам, товарищ Власов, уже известно, в какой ситуации оказались сейчас войска, обороняющие Москву?
— Так точно, товарищ Сталин. В общих чертах, конечно. Однако... — генерал запнулся и растерянно уставился на всесильного вождя, но тот не торопил его. Хотя отлично понимал, что под его гипнотическим взглядом Власов вряд ли способен будет сколько-нибудь внятно развить свою мысль.
— Почему же в общих, генерал? — Верховный главнокомандующий примял прокуренным указательным пальцем табак в небольшой трубке и, не спеша раскурив ее, подошел к висевшей на стене карте. — Вот наши позиции, — обвел мундштуком дальние очертания города, охваченные жирными линиями,
— Нет. Думаю, что здесь мы их остановим. Набегались уже.
Сталин нацелился на него своим тяжелым, гипнотизирующим взглядом и зловеще молчал, словно требовал каких-то более веских доказательств его непоколебимости. Причем немедленно.
Больше всего Власов опасался тогда, что Верховный сорвется на крик и что именно он, бывший командарм 37-й, окажется тем генералом, которому придется держать ответ за все вольные и невольные прегрешения командования фронта. Он прекрасно помнил, с какой мстительной жестокостью находили в Москве и в Питере таких вот «козлов отпущения» и в гражданскую, и после нее — в тридцать третьем, тридцать седьмом...
— Москву оставлять мы не будем, — сдали у него нервы. В эти минуты Власов готов был заверять Сталина чуть ли не на коленях. — Это последний рубеж, на котором нужно стоять до конца.
Тыльной стороной ладони той же руки, в которой держал трубку, Сталин потер заросшую седоватой щетиной щеку и, подозрительно покосившись вначале на генерала, затем на карту, словно и в ней таилось предательство, вернулся к столу.
— Мы тоже так считаем, товарищ Власов, — кавказский акцент Сталина стал заметнее и грубее. Власову вновь показалось, что Верховный главнокомандующий умышленно налегает на него. Непонятно только, из каких побуждений. — Мы мобилизуем сотни тысяч рабочих московских предприятий. Созданы целые дивизии ополчения. Это крепкие части. Крепкие, да... — Сталин помолчал, затем спросил: — Как считаете, рабочие выстоят?
— В гражданскую, несомненно, выстояли бы. Однако теперь другая война. Авиация, танки... Рассчитывать только на дух рабочего ополчения особенно не стоит. Нужно срочно подтягивать к столице кадровые части из Приуралья и Сибири.
— Резервы... — недовольно развел руками Сталин. — С кем ни говори, все требуют резервов. С резервами, будь они у меня, удержать Москву сможет и дурак [45] . Но их нет, этих резервов из регулярных войск. Едва успеваем формировать и вооружать полки ополченцев.
45
Именно так, по свидетельству самого Власова, Сталин и выразился в беседе с ним.
Он уселся сам, ткнул мундштуком в сторону ближайшего к Власову кресла и потом долго молча курил, время от времени утаптывая пальцем табак и поглядывая на занавешенное ночной синевой окно.
— Примешь командование 20-й армией, входящей в Северную группу обороны, — наконец заговорил он таким тоном, словно объявлял приговор.
Они оба взглянули на висевшую на стене карту Отсюда Власов
— Знаю: армия недоукомплектована да и вооружена слабовато. Знаю и то, что сразу же начнешь просить подкрепления, — вопросительно уставился на генерала «вождь и учитель», и во взгляде его Власову почудилась мольба: «Хоть ты уйди отсюда, ничего не прося». Но командарм понимал, что только сейчас, когда он получает назначение из уст самого Верховного; он еще может что-либо выпросить. Рассчитывать на серьезное подкрепление, сидя на передовой, уже будет бессмысленно.
— Мне понятны трудности Верховного командования... Но если речь идет о контрнаступлении с целью прорыва блокады...
— В результате которого врага следует отбросить за Волоколамск и Солнечногорск, а затем теснить и теснить, загоняя в заснеженные подмосковные леса.
— Мне пока трудно судить о состоянии вверенных мне дивизий, однако дня через три я уже готов буду...
— Пятнадцать танков — вот все, что ты сможешь получить у меня, Власов, — вновь резко перебил его Сталин, поднимаясь и давая понять, что беседа завершена. — Можешь считать, что это последний резерв, который способна дать тебе Москва. Больше дать не сможет никто, даже товарищ Сталин. И через неделю армия должна быть готова к прорыву.
Как завершилась их беседа с «вождем всех времен и народов» — этого Андрей Власов почти не помнил. Последние минуты встречи он пребывал как бы в состоянии прострации. Что сказал Сталин, прощаясь с ним, и сказал ли вообще что-нибудь? Как выходил из кабинета?..
Зато потом генерал еще долго пребывал под магическим воздействием этой короткой ночной беседы с Верховным и постарался сделать все возможное, чтобы не разочаровать его. Во время решающего сражения под Москвой удары его частей можно было сравнить разве что с ударами старой наполеоновской гвардии.
Уже здесь, в Германии, ему показали американскую газету со статьей французской журналистки Эв Кюри [46] , сумевшей пробиться к нему сразу же после освобождения его дивизиями Волоколамска. Только что выкарабкавшемуся из лагеря для военнопленных генералу приятно было узнать, что француженка писала о нем как об одном из наиболее талантливых русских военачальников, прекрасно изучившем стратегию и тактику Наполеона и с должным уважением отзывающемся о командирских способностях генерал-полковника Гудериана, командовавшего тогда 2-й танковой армией вермахта.
46
На то, что встреча французской журналистки Эв Кюри с генералом Власовым действительно состоялась, указывается, в частности, в исследовании американского историка Екатерины Андреевой «Генерал Власов и Русское освободительное движение».
«Если бы это ее свидетельство дошло до Берии еще до того, как я сдался немцам, — с холодком на сердце подумал Власов, — он наверняка объявил бы меня врагом народа и германским шпионом».
Но что-то там в ведомстве «верного дзержинца» не сработало, и вместо приговора ему вручили орден Красного Знамени, произвели в генерал-лейтенанты и уже через полтора месяца назначили заместителем командующего Волховским фронтом. Зато потом, в Германии, его сдержанно-лестный отзыв о Гудериане был воспринят с должным пониманием.