Странники войны
Шрифт:
«Но перед тобой не Христос, а фюрер, — все с той же непримиримой язвительностью взбунтовалось в Скорцени его никакими заклинаниями неубиенное внутреннее Я. — И не тебе, "первому диверсанту рейха”, идеализировать этого проповедника национал-социалистских заповедей».
Однако голос «внутреннего невосприятия» Возник и тотчас же растаял в безбрежии души. А голос фюрера остался, окреп и вновь завладел его сознанием.
— Мы с вами не можем, не имеем права останавливаться на достигнутой ступени нашего возрождения! Известно, что как только одна из наций совершает эту семисотлетнюю поступь, ей являются сыновья Бога [49] . Именно явление этих сыновей становится подтверждением того, что ступень покорена, что нация на верном пути, сумерки богов развеиваются... Но
49
Свое собственное появление в этом мире фюрер воспринимал как явление германской нации одного из «сыновей Бога». В этом заключалась основная идея его мессианства.
— Не кажется ли вам, Скорцени, что сегодня мы присутствуем не на собрании высшего совета и штаба СС, а на апостольском богослужении? — тихо проговорил кто-то прямо в затылок штурмбаннфюреру.
Он оглянулся настолько резко, что говорящий не успел отпрянуть, и почти столкнулся лицом к лицу с... Гиммлером. Вот уж от кого не ожидал он услышать нечто подобное, так это от рейхсфюрера СС!
— Что вы так удивились? — еще тише, едва шевеля губами — но от этого не менее зловеще — продолжал вождь СС. — Время проповедей прошло. Давно настало время действий. Которое мы, похоже, безнадежно упускаем.
— Это время, похоже, упускает нас, рейхсфюрер, — ответил Скорцени, вновь повернувшись к нему спиной. — Так кого будем винить?
— А действительно, кого... винить? — сатанинским эхом отозвался голос Гиммлера в ту минуту, когда фюрер выдерживал очередную «космическую» паузу.
— Вы и в самом деле начали задаваться этим вопросом? — до конца решил стоять на своем Скорцени. — Тогда это серьезный разговор. В принципе его можно начать и в «Вебельсберге».
Гиммлер сконфуженно приумолк. Разговор, конечно, можно было начать и здесь. Но при условии, что говорить будет он. И вопросы последуют не в таком тоне.
Шеф гестапо обергруппенфюрер Генрих Мюллер, стоявший чуть левее и позади Гиммлера и, несомненно, наслаждавшийся их диалогом, загадочно ухмыльнулся. «Кто кого безнадежно упустил: мы время, или время нас?» Гестаповские камеры всегда оставались очень удобным местом для того, чтобы глубоко задумываться над подобными космогоническими софизмами. «Не торопитесь, друзья мои, — мысленно остепенил он обоих. — Ваше время еще столько раз “упустит” вас обоих, что сладостность сей божественной загадки тысячу лет будет сопутствовать вам и на том свете».
Однако что он мог сказать им вслух — «первому диверсанту рейха» и вождю СС? Он ведь не фюрер рейха, а всего лишь шеф политической полиции. Его «пророчества» всегда ограничивались скудностью бесстрастных протоколов.
— Я пришел в этот мир не для того, чтобы вести войны, выступать перед собранными на стадионах толпами и исполнять прихоти членов рейхстага! Я вступил в него, чтобы вместе с моими товарищами по партии, соратниками по борьбе, последователями моих и наших общих идей возродить германскую нацию, вывести арийскую расу из всемирного небытия. Но и это не главная моя цель. Основной космической идеей моего появления здесь выступает потребность человечества в Новом Евангелии. Старые библейские легенды уже не способны воодушевлять детей Космоса. Древние христианские заповеди, низвергающие народы до коленопреклонения перед истинными и лживыми пророками, утратили свою созидательную силу. Былые пророчества воспринимаются нынешними поколениями как химеры и видения религиозных фанатиков — коими они в подавляющем большинстве своем и являются.
«Кто это говорит: христианин или убежденный нехристь? Вероотступник, отрекшийся от учения Христа и вновь погрузившийся в злоязычие безбожничества, или потомственный идолопоклонник срамного язычества? — злорадствовал все тот же внутренний, астральный двойник Скорцени, которому, в отличие от облаченного в мундир офицера СС оригинала, позволялось и не такое вольномыслие. — Если этот богохульник до сих пор не отлучен от церкви, то какими же канонами руководствуется церковь сей страны?»
— ...Эти пророчества уже не вселяют ни страха, ни надежды, — вернулся он в реальность
«И все же в словах его заключена великая мудрость нашего века и нашего положения, — неожиданно для себя возразил черномундирный Скорцени своему астральному двойнику. — А если кто-то собирается забрасывать его камнями, то пусть вначале укажет мне вождя, способного заменить Гитлера, возродить нацию так, как возродил он, повести за собой миллионы еще недавно растерянных, подавленных поражением и зараженных провинциальным обывательством германцев, которые никогда раньше не отличались ни особым поклонением своим вождям, ни стремлением к межплеменному единству. Из скопища разноликих германских племен Гитлер сотворил великий народ. Единую могучую нацию. Кто способен повторить его подвиг? Ни-кто!»
«Пока — да, никто, — непобежденно признал астральный двойник. — Но лишь пока, Скорцени, пока... Кстати, почему бы тебе самому не испытать себя короной фюрера Великогерманского рейха? Уж у кого-кого, а у тебя это могло бы получиться. Ну вот... и ты не решаешься. Потому что прежде, чем решиться на такое, следует поверить в свое небесное предназначение, осознать себя полубогом».
— Нравится это кому-либо или нет. Приемлет меня или не приемлет этот мир. Но я появился в нем... — это уже неастральный двойник. Вновь заговорил фюрер, словно «услышав» полемику между черномундирным и астральным Скорцени, он опять воспрял духом. —...Чтобы самим появлением своим, своей борьбой, всей своей жизнью явить миру Новое Евангелие! [50]
50
Исторический факт. Фюрер действительно видел свое призвание в том, чтобы «дать людям “Новое Евангелие”». Он был убежден, что это призвание внушено ему Высшими Силами. Внушение оказалось тайным, человечество не знало о нем, как не знало до поры до времени о появлении всех прочих мессий. Особенно Гитлер укоренился в своей вере в такое призвание в последний год жизни, когда стало ясно, что достигнутые ранее победы на дипломатических и военных фронтах развеиваются и реальность такова, что он должен будет предстать перед миром и будущими поколениями в роли всемирного неудачника, бездарного полководца, дипломата и вождя нации. Речи его по этому поводу становились все пространнее. Но они по-прежнему оказывали на слушателей неизгладимое, гипнотическое впечатление и воздействие.
Это был прямой упрек Скорцени. Гитлер оказался способным осознавать себя Богочеловеком, а он, «самый страшный человек Европы», — нет.
Штурмбаннфюрер скосил глаза на стоявшего, как все, навытяжку по ту сторону стола рейхсминистра Розенберга. Тот почувствовал его взгляд и величественно повернулся к нему лицом.
Выражения его штурмбаннфюрер разглядеть не мог, и все же ему почудилось, что в ироничной улыбке шефа Остминистериума заложен тот же упрек. В конце концов именно Розенберг первым разглядел в нем императора Франконии.
— Оно, это Новое Евангелие, уже есть, мой фюрер! Кто это мог позволить себе нарушать святость исповеди Верховного жреца ордена? Гиммлер? Борман? Кальтенбруннер? Нет? Штандартенфюрер СС Сивере? Этот полуколдун из института по исследованию наследственности предков «Аненэрбе»?!
Все присутствующее рыцарство едва не взорвалось гневом возмущения. Однако директору «Аненэрбе» неведомы были запреты командной элиты, привыкшей к тому, что, когда фюрер говорит, остальные внемлют, ибо таков их удел. Он-то привык к тому, что, являясь время от времени — правда, в последнее время все реже, поскольку, погрязший в военных неудачах и паутине, сплетенной заговорщиками, фюрер попросту отмахивался от него, прорицателей и астрологов —...пред очи фюрера, обязан был говорить, говорить, говорить... Пока у вождя хватало терпения выслушивать его. Раньше так и было — выслушивал. Не пора ли вернуть себе былое расположение?