Странности любви
Шрифт:
Почему я называю Л. эгоцентристкой? Да потому, что об этом говорит само построение ее письма. Смотрите, как однотипна логика ее обвинений:
«У меня нет больше сил…» А у него есть? Ему каково? Об этом в довольно длинном письме — ни слова. Просто не думала.
«Очень хотела ребенка, а он относился к этому равнодушно». Верим — хотела. Но он-то, наверное, тоже чего-то хотел! Опять — ни слова. Не думала.
Так написано все письмо. Можно подумать, в этой семье лишь один обладает монопольным правом хотеть, чувствовать, стремиться, требовать.
И, как апофеоз:
«Я не хочу иметь в своем доме…»
Так и пишет — не «в нашем доме», а «в своем». Видимо, имеет основания так считать.
Стоит ли после этого удивляться, что муж, уйдя на пятнадцать минут, приходит за полночь? В не свой дом возвращаться никто не торопится…
Тщетно искал я в письме хоть намек: сама-то Л. любит мужа? Любила хоть когда-нибудь?
«Мне нужен муж…»
Да, ей нужен муж. Но ему-то, наверно, нужна жена! Он ведь тоже искал чего-то в браке — не только возможность удовлетворять требования живущей рядом женщины…
Что делать: любовь — это два человека, два характера, два внутренних мира. Семья одна — но человека-то все равно два!
Увы, слишком часто мы с этим не считаемся. Достаточно терпимые в общении с соседями и сослуживцами, в семье становимся агрессивными и непримиримыми. Ну, представьте на минуту, что это не муж, а сосед нашей корреспондентки обожает подкидного «дурака». Конечно, не лучшее хобби, но пусть его играет! Пошли ему судьба козырного туза и полный отбой королей! Но в подкидного играет муж, и это решительно меняет дело. Ведь Л. семь лет помнит, как он однажды играл с братом. Вдумайтесь — семь лет!
А теперь попробуем понять позицию мужа. Подкидной — мелочь, чушь. Еще какая чушь! Но тем обиднее. Не жена, а домашний деспот. К тому же уступи — и окажешься подкаблучником в глазах родного брата…
В результате «дурак» оказывается пробой сил, поднимается на принципиальную высоту. Отступать нельзя! «Дурак» становится как бы знаменем, гордым символом освобождения. Уходя к соседям играть в подкидного, муж значителен и трагичен, как Галилей перед инквизицией. А все-таки она вертится!
Да, в такой обстановке — не до любви. Вслушайтесь в интонацию Л. — даже фраза о том, что муж ее любит, звучит раздраженно и идет как бы в развитие скандала: «Но попробуйте ему скажите, что он меня не любит!»
Любовь — маленькое, но сложно устроенное государство. Тут возможны всякие формы отношений. И демократия, и анархия, и просвещенный абсолютизм, и даже, к сожалению, деспотия. Но — при одном условии: если форма эта принята добровольно. Нет ничего печальней и безнадежней, чем долгая, изматывающая борьба за власть.
Видимо, «в самом деле» Л. одержала победу. Ну и что — счастлива она? Тут как в знаменитой книжке Хемингуэя: победитель не получает ничего…
Многих из нас сбивает с толку первый, «медовый» период знакомства. Потом начинаются разочарования:
«Ведь когда ухаживал…»
«Раньше-то
Вот ведь какие лицемеры!
Но жалобы неправомерны — никто не притворялся и не врал.
В начальную, самую праздничную пору любви каждый из нас с удовольствием подчиняется капризам любимого существа, искренне и вдохновенно играет в раба. Счет обидам еще не начат, вопрос «Кто кого?» пока не стоит. Мы уступаем друг другу радостно, как уступаем ребенку в беге наперегонки.
Но ссора, другая — и кончился праздник. А в будни уже не до игры.
И вот каждый обиженно и скандально требует то, что ему недодано…
А ведь любовь — это когда я забочусь о тебе, а ты обо мне. Любовь — не для эгоцентриков…
Помню, еще в школе, в пионерском лагере, мы ходили в поход. Ночь выпала холодная, а у нас было по одеялу на двоих. Оказалось — не так уж страшно: проверь, укрыт ли сосед, укройся сам и спи в свое удовольствие.
Но двое мальчишек встали утром измученные и продрогшие. Оба оказались эгоцентриками: каждый и во сне тянул одеяло на себя…
***
Ленеслав из Архангельска — человек с явной литературной одаренностью. Его письмо — просто гимн любви: «…если придет любовь — зеленая улица ей, пускай я растворюсь в ней, так как нет ничего прекрасней этого священного чувства, этого одновременного удара двух сердец, бьющихся в налаженном и устроенном ритме».
Стиль письма, рваный график жизни, крайности биографии рисуют образ веселого и щедрого язычника, живущего открытыми, сильными страстями. Каждую из своих женщин он вспоминает хорошо, а это само по себе вызывает уважение: тоскливей всего, когда на развалинах любви начинается яростная дележка кастрюль или обид.
Но лично мне в письме Ленеслава чего-то не хватает. Может, эпилога каждой истории, коротенькой строчки: а что с этой женщиной сейчас?
От Гали убежал в тундру, на берег реки. Все. Конец воспоминанию.
Валю, «голубую кровь», ждал, но она не приехала.
Юлю уступил мужу.
Анну оставил, не выдержав ее «пристрастия к зеленому змию», «начавшейся агонии»…
Я не моралист, я писатель, и прекрасно знаю, что жизнь складывается по-всякому. Только ханжи уверяют, что ее нетрудно выстроить по заранее утвержденным образцам. Не зря мудрый народ куда чаще поет о разлуке и любовной беде, чем о супружеском благополучии.
Но в том-то и глубина любви, что ее не обрывает разлука — даже постоянная, без всякой надежды на встречу. Любовь надолго переживает так называемый «роман», а порой живет и без него.
Кем была для Петрарки Лаура? Даже руки ее ни разу не коснулся.
Любовь — это не «Будь счастлив со мной». Это — просто «Будь счастлив». Без всяких дополнительных условий. Как в, может быть, лучших строчках Пушкина:
Я вас любил так искренне, так нежно,
Как дай вам Бог любимой быть другим.