Странные игры
Шрифт:
Уяснив, что проблема не имеет отношения к Бонни, Джеффу или Тео, он испытал сначала глубочайшее облегчение, а потом жаркий стыд за свой эгоизм. Аркадия была, быть может, и не таким близким человеком, но все же другом, так что опасность, угрожавшая ей, касалась каждого из «гоп-компании», его в том числе. Однако в глубине души оставалось виноватое сознание того, что лучше все-таки кто-то другой, чем трое самых-самых близких.
«Сознайся, Кобб, ты влип. И влип по уши».
Бонни тем временем открыла пластиковый контейнер из тех,
– Что там?
– Сандвич с тунцом.
– Ах, мой любимый!
– У тебя любимое все, что можно съесть, – усмехнулась Бонни. – Наверное, потому, что ты не часто пускаешь в ход челюсти.
– Не все, что можно съесть, а все, что ты готовишь. – Бережно, двумя пальцами, Синглтон извлек из контейнера толстенный бутерброд и сомкнул на нем зубы.
С довольной улыбкой Бонни следила за тем, как яростно он жует. Несколько секунд – и полбутерброда как не бывало.
– Значит, ты побеседовал с Джеффом? – спросила она, выждав, когда он снова приложится к стакану с кофе.
– Он тебе рассказал?
– Например, то, что ты посоветовал ему не тревожиться насчет плохой памяти. Ты и в самом деле сумел объяснить, что помнить надо сердцем, а не глазами?
Синглтон ощутил болезненный спазм в желудке. Это не имело ничего общего с тем, что он поглощал бутерброд в такой нездоровой спешке, зато было напрямую связано с серьезным и, как ему показалось, укоризненным выражением на милом лице Бонни. Сейчас она скажет, что он чересчур далеко зашел, что преступил границы дружбы, возложив на себя миссию воспитания чужого ребенка, о чем его, между прочим, не просили…
– Ну что могу сказать в свое оправдание? – Он положил недоеденный кусочек и виновато пожал плечами. – Хотел как лучше. Прошу прощения за то, что позволил себе вторгнуться в ваши семейные дела.
– Боже мой, Синглтон, тебе не за что извиняться! Как раз наоборот. – Бонни приблизилась и положила руку ему на плечо. – У меня слов нет, чтоб выразить свою признательность! С Джеффом нужно было поговорить, но я не могла понять, что с ним происходит. В этом году ноябрь особенно плохо повлиял на него, и я думала, он скорбит, как в первые дни после смерти отца. По крайней мере, психоаналитик предупреждал, что такая регрессия может случиться.
Синглтон опустил взгляд на руку, которая так и лежала там, куда ее положила Бонни. Ощущение ее близкого присутствия было таким острым, что захватывало дух.
– По-моему, подросток чаще, всего не умеет объяснить или даже понять, что его мучает, а если он еще и мальчик… черт возьми, мужской пол вообще не в ладу со словами, в любом возрасте!
– Да, наверное. Вот ведь думаешь, что знаешь своего ребенка наизусть, но, как у каждого, в душе у него есть уголки, куда вход запрещен, – для мыслей и чувств, которыми трудно поделиться, как бы этого ни хотелось. Мне в голову не могло прийти, что Джефф изводится страхом забыть родного отца!
Сочувствие
– Только не вздумай ставить себе в вину то, что не сразу распознала мальчишескую проблему! Может, тебе кажется, что ты обязана решать их за него до скончания века, но это не пожизненная обязанность, поверь. Джефф подрастает, пора ему учиться справляться с проблемами самому.
– Но ведь ему только восемь!
– Так, и только так, можно вырасти настоящим мужчиной, и наверняка он это интуитивно чувствует, как и то, что придется предъявлять к себе повышенные требования.
– Почему?
– Чтобы быть не хуже отца или, скажем, Итана. – Бонни ненадолго отвела взгляд, а когда снова устремила его на Синглтона, тот прочел там понимание.
– Джефф старается расти над собой, Бонни. Что это означает? В первую очередь – научиться жить с тем, чего не можешь изменить.
– Вроде потери отца?
– Да, но речь не только об этом. – Синглтон помолчал. – В этом месяце Джеффу пришлось вынести не только боль потери, но и страх. Забыть отца для него означало предать тех, кто еще жив, кто еще с ним. Он страдал от сознания, что может навсегда уронить себя в ваших глазах, твоих и Итана.
– Предать… – медленно повторила Бонни. – Тебе не кажется, что понятие предательства сложновато для восьмилетнего мальчишки?
– Верно. Но тот факт, что Джефф не знаком с тем или иным понятием, не мешает ему уже сейчас разрабатывать для себя моральные принципы на всю оставшуюся жизнь. Предать тех, кого любишь, кто любит тебя, – это плохо, хуже некуда. Он может не знать точного определения, но чувствует полюса. Так вот, больше всего Джеффа мучило то, что он плохо поступает по отношению к близким, но не способен положить этому конец.
– Ну, на самом деле он ведь нас не предавал…
– Однако думал, что предает, так какая разница? Объяснить-то было некому. Не к кому было обратиться с вопросами, кроме тех двоих, по отношению к которым он вел себя плохо.
– Ах, Синглтон! – На глазах у Бонни заблестели слезы. – Ты снял у меня с души такой камень! Как я могу тебя отблагодарить?
– Ничего особенного я не совершил, – буркнул он смущенно. – Друзья должны помогать друг другу. Ведь мы друзья, верно?
К его удивлению, лицо Бонни омрачилось.
– Да, друзья. – Словно только что, сообразив, что рука ее накрыта его ладонью, она ее отдернула. – Мне пора, Синглтон. Желаю успехов в расследовании.
И, ничего более не добавив, вышла. Когда дверь за ней закрылась, угрюмые тени вернулись.
Итан вслушался в шаги на лестнице. Они были так тяжелы, что эхом отдавались в пролетах, а чуть позже – в коридоре у его по-прежнему пустой приемной. Вне всякого сомнения, мужчина, и притом не в самом добром расположении духа.