Странные мы люди
Шрифт:
— Ну ты иди, иди. Спасибо тебе! Все хорошо, все хорошо. Елка продолжается!
Мальчик спустился со сцены, нашел свое место и сел. И вот тут мы увидели страшную картину. Он сел рядом с большим-большим дядей. А дядя отрекся от ребенка. Он сделал вид, что это чудовище, которое только что сошло со сцены, не его сын, не его внук и вообще никакого отношения к нему не имеет. Но самое страшное, что сам мальчик каким-то подсознанием понял, что он совершил нечто, и вел себя так, будто этот громадный дядя не его папа, не его дедушка и он к нему тоже никакого
И тогда возникла маленькая пауза, были притушены огни. Потом ярко вспыхнул свет, и все увидели, что в первом ряду два пустых кресла: дядя с мальчиком в темноте умудрились смыться. И правильно сделали — еще неизвестно, чем бы для них закончилось это новогоднее представление. И для дяди, и для маленького мальчика, которому так хотелось прочитать стихи о Ленине.
Не помню уж, кто сказал, что театр превращает толпу в народ. Не знаю, не знаю...
Как-то после спектакля я очень спешил домой. Народ вывалился из театра и толпился (так, народ или толпа?) на стоянке такси и на автобусных остановках. Кое-как я втиснулся в автобус, и мы поехали. У меня не было автобусного талона, но я нашел в кармане пятак, поднял его над головой и спросил, нет ли у кого лишнего талона.
Интеллигент, на которого я смотрел в упор, засуетился, вынул мятый-перемятый талон, пробитый, наверное, сто раз, и смущенно улыбнулся:
— Последний....
После чего потянулся к компостеру пробивать его в сто первый раз. Два парня, которые живо обсуждали спектакль, дружно отвернулись, когда я им показал пятак. И я понял, что они сами без билетов. На кого бы я ни посмотрел, все сразу отводили глаза.
И я подумал: что же это получается? В театр пришла толпа, театр превратил эту толпу в народ (силой искусства! ), а стоило этому народу только выйти на улицу, как каждый стал... Кем? Личностью? Субъектом? Человеческим фактором?
Не знаю, не знаю...
Один из организаторов и руководителей 1-й студии МХТ (1912), человек, который был близок с Л. Толстым, А. Чеховым, М. Горьким, — Леопольд Сулержицкий объяснял молодым актерам роль их сценических героев: «Не потому они ссорятся, что они дурные люди, а потому мирятся, что они хорошие по существу. Это главное. Только этим, и только этим вы поведете за собой зрительный зал».
Если бы это понимали не только актеры!
А я знавал очень посредственного писателя, который позавидовал даже четырем апостолам-евангелистам, когда узнал, сколько раз переиздавалось «Евангелие», какими тиражами и на сколько языков переведено. Он даже посерел лицом. А казалось бы, ведь далеко не евангелист!
Может быть, вы скажете, что Сулержицкий говорил вовсе не об этом? И об этом тоже. Развейте дальше его мысль, и вы согласитесь со мной.
Шло очередное собрание в министерстве культуры, похожее на все другие,
Одна половина зала откровенно дремлет, другая — думает свои думы. И тут маленький, лысый, взопревший докладчик из министерских чиновников, чтобы расшевелить аудиторию, берет на октаву выше:
— Я еще могу пережить, когда на сцену выходит Ромео-пенсионер — издалека не видно. Но когда вместо Джульетты на сцену выкатывается бочонок! .. — он делает многозначительную паузу, ожидая «смех в зале», но вместо этого в тишине раздается хриплый голос очнувшегося от спячки режиссера Бориса Равенских:
— Черт возьми! .. Я совсем забыл про бочонок! А ведь скоро капусту солить...
Докладчик был шокирован.
Не секрет, что все актеры очень самолюбивы и, когда их критикуют, а то и громят, им становится неприятно.
Французский актер Жерар Филип говорил: «Я никогда не читаю рецензий, так как слишком серьезно отношусь к своей профессии. Если меня ругают — меня это ранит и на какое-то время выбивает из седла. Если хвалят — мне это ничего не прибавляет».
Как ни странно, от рецензий я никогда не страдал. Критиковали косвенно, например что снялся в плохом фильме.
Покойный Эфрос как-то сказал (я тогда еще молодой был):
— Ну что ты во всяком говне снимаешься?!
На что я ответил:
— Анатолий Васильевич, босиком в метро не пускают.
Интересная история! Где-то я прочел, что Мерилин Монро спасла американцев от вырождения. До ее появления на экране героиней, покоряющей мужские сердца, была женщина-вамп. Такой образ насадил кинематограф.
Мужья приходили домой и не находили в своих женах эту самую «вамп». Начались бракоразводные процессы, упала рождаемость.
Страна стояла на пороге вымирания. И вдруг появилась Мерилин Монро, амплуа которой в Голливуде называлось «блондинка-дурочка».
Она была обольстительна: сисястая, жопастая, с обворожительной улыбкой и без царя в голове. Тут все мужья пригляделись и поняли, -а моя-то жена тоже ничего: и фигуристая, и жопастая, и веселая, да и поумнее будет.
Мужья вернулись в свои семьи — Америка была спасена.
Я уже писал о том, как Юрий Никулин, великий выдумщик, разыграл меня сперва с орденом Трудового Красного Знамени, а вслед за тем пригласил сниматься в Голливуд.
Ну, думаю, больше ты меня, Владимирыч, не купишь!
Проходит несколько дней, раздается звонок.
— Дуров? — спрашивают.
— Дуров, — говорю, — Дуров. Чего надо?
Мужик объясняет:
— Это звонят из «Совинфильма». С вами хочет встретиться Питер Устинов. Не могли бы вы...