Шрифт:
СТРАННЫЕ СЛОВА.
Маленькой Татке, ну, очень нравилось бывать у соседки тети Оли – живой, добродушной женщины, такой большой, с ласковыми руками и сильным грудным голосом. Правда, мама все время старалась внушить Татке, что не стоит отвлекать взрослых от дел своими визитами, но Татку к тете Оле тянуло как магнитом.
И дом у тети Оли был волшебным – сокровищницей Али-Бабы: столько всяких интересных штучек ни у кого, кроме как в доме у тети Оли, не было. Всюду, на полках, на столах стояли маленькие изящные вещицы. В этом доме, как в музее, можно было находиться долго, тщательно рассматривая все. А еще здесь находился
А еще, а еще . . . да, мало ли, чего там было еще. Казалось, в этом доме было все интересно для понимания маленькой смышленой девчушки четырех с небольшим лет от роду.
Например, здесь стояла, ну, просто огромная пузатая ваза, выше роста Татки, похожей на ту, в фильме про Буратино, в которой деревянный мальчик с длинным носом прятался, выведывая тайну Карабаса Барабаса. И в это вазе, как на болоте, стоял рогоз: длинный, остро пахнущий сухой травкой, с бархатными упругими соцветиями на конце. И так хотелось провести по этим длинным коричневым «колбаскам» пальцами, ощутить шершавость и упругость, что аж душа замирала! И в этой же величественной вазе стояли длинные перья, темные в крапинку, «фазаньи», как говорила тетя Оля. А Татке было удивительно: как глупый фазан мог добровольно расстаться с таким сокровищем? И где эти перья могли расти у фазана? И что, наверное, их тяжело было таскать тому самому фазану, раз он смог подарить их тете Оле, вот так, запросто. И теперь стоят эти перья, красуются, и тянут Татку понюхать, потрогать, полюбоваться переливчатыми оттенками в полоску, и в крапинку, и еще, бог знает во что.
Но самое удивительное во всем этом доме было не это. Для Татки чудом, совершенством было стоящее в комнате ПИАНИНО: черное, полированное, на изогнутых ножках. Оно было большим. В поверхность блестящую, как в зеркало, можно было смотреться запросто и строить смешные рожицы, пока взрослые не видят. Но, когда тетя Оля позволяла приблизиться к этому могучему инструменту, открывая крышку, как ларец с сокровищами, Таткино сердце замирало. Оглядываясь на тетю Олю, она взглядом как бы спрашивала: «Можно?». И добрая тетенька РАЗРЕШАЛА Татке понажимать на чудесные клавиши.
Клавиши были цвета слоновой кости, не гладкие, с продольными тонкими бороздками по всей длине, а еще там были мрачные, черные, выпуклые. И когда маленький пальчик Татки продавливал какую-нибудь из клавиш, появлялся длинный, звонкий звук, вгоняющий в трепет Таткину душу. Сколько было клавиш – столько и звуков. Нажмешь пальчиком – и слушаешь, как этот звук проходит сквозь пальцы, оседая где-то глубоко в душе. И так приятно становится! Просто до жути!
Прислушивалась Татка, с ума сходила от счастья.
А тетя Оля ей говорила:
– Смотри, подрастешь немного, отдадим тебя в музыкальную школу. Будешь учиться играть на пианино, как моя дочка Леночка. Будет у нас две пианистки в доме.
И радовалась Татка такой перспективе. Ей уже хотелось быстрее подрасти, чтобы она могла без особого разрешения подходить к этому инструменту, позволяющему вгонять душу в трепет и ублажать слух.
Конечно, во всех походах к соседке Татку сопровождал, неотступный от нее ни на шаг , Дюшка. Ну, а как же иначе? Ведь она, как старшая сестра, была ответственна за братишку, и тут, хочешь или не хочешь, приходилось его всюду таскать за собой и позволять ему участвовать во всех ее проделках и шалостях. Пусть учится, как надо из веток соорудить шалаш или в одно мгновение
Татка воспитывала Дюшку своим примером и жутко гордилась этим.
А еще Татке нравилось обедать у тети Оли. Особенно, Татка была в восхищении от борща, который варился в огромной необъятной кастрюле, из которой так ароматно тянуло приправами, запахом мяса, что аж слюнки текли, пока этот борщ приготавливался.
Нет, Таткина мама, конечно, тоже очень вкусно готовила, но тут было другое: это как яблоки в чужом саду - слаще и вкуснее, хотя у самого растут точно такие же. Но так манит к себе все постороннее, непривычное. Поэтому можно было понять Татку, обожающую борщ тети Оли. И вот этот шедевр кулинарного искусства был уже готов!
Тетя Оля, тщательно помыв руки детям, усадила их за стол, накрытый клеенкой. На столе стояла странная солонка из двух черных, вертящихся обезьянок: внутри одной была соль, в другой - перец.
Конечно, Татке само содержимое было ни к чему, но так хотелось взять обезьянку, покрутить ее в руках, ощущая холод и гладкость поверхности, полюбоваться смешной рожицей. Но тетя Оля была строга и не позволяла детям баловаться за столом.
Перед ними были поставлены две большие тарелки, издававшие такой запах, что судорогой сводило скулы: так хотелось быстрее всунуть ложку в рот и наслаждаться, наслаждаться, утоляя голод. Но, приходилось терпеливо ждать, пока этот самый борщ ОСТЫНЕТ, чтобы можно было его уже целиком съесть.
И вот наступает момент, когда все отступает на задний план, остается только вкус и аромат. Вкусно! Даже зажмуриться от удовольствия хочется.
Когда дети одолели по целой большой тарелке борща, Татка важно поблагодарила тетю Олю:
– Спасибо Вам за то, что не дали умереть с голоду!
Тетя Оля прыснула в кулак и звучным низким голосом ответила:
– На здоровье, Таточка.
А Дюшка вдруг выдал фразу:
– А ля коту ито!
Тетя Оля с Таткой переглянулись.
– Таточка, - обратилась тетя Оля к девочке, - переведи, что сказал твой братик.
– А я не знаю. – ответила Татка. – Я что-то не совсем поняла. – Дюшка! – обратилась уже к самому брату.
– Что ты сказал?
– А ля коту ито! – повторил брат, и сморщил лицо, как будто хотел заплакать.
– Таточка, - уже с волнением сказала тетя Оля. – Ребенок что-то говорит, а мы с тобой не можем понять.
– А ля коту ито! А ля коту ито! – уже расплакавшись во весь голос, повторял малыш.
– Вот, что, Татка, - взяв плачущего малыша на руки, сказала тетя Оля – Беги за мамой. Может, у него что-нибудь болит, а мы тут гадаем.
– Я сейчас! Мигом!
Татка сорвалась с места, и помчалась со всех ног, оповещая звонким голоском всю округу: «Мама! Мама!»
А тетя Оля успокаивала разбушевавшегося мальчишку, который все время, как попугай, говорил фразу, которая была не понятна ни ей, ни Татке.
Мама прибежала очень быстро, за ней, не отставая, Татка.
– Что? Что случилось? – тревожно спросила она у них.