Странный Брэворош
Шрифт:
–
Будешь
петушиться,
я
тебе
наподдаю
по-соседски.
Глеб решил, что Геня ему просто завидует. Бремя славы порой тяжеловато. Особенно для первоклассника. Но драться на время прекратил. Тем более что Оля Зуева на него по-прежнему не об- ращала внимания. Она перестала дружить с Аликом Кораблёвым и переключилась на красивого Сашу Тимофеева. Глеб вынужден был
признать, что состязаться в красоте с Сашей не мог.
8.
В октябре 1962 года, в год поступления Глеба в первый класс, разразился Карибский кризис. Разразился, разумеется, не из-за его поступления в школу, а по причине «рассобачивания» Хрущева с Джоном Кеннеди, американским президентом. Так, по крайней мере, объяснял причину конфликта немногословный Феликс Рафаль- сон, бывший для Глеба самым авторитетным политинформатором. Что-то у них произошло, у этих Никиты с Джоном, вроде бы, из-за Кубы, которую в Советском Союзе любили почти все. Глеб не особо в этом разбирался, да и не стремился. У человека в семь лет есть дела поважнее. Но Карибский кризис неожиданно отразился и на нём лично.
Как-то к ним в комнату зашёл немного растерянный и смущён- ный дядя Сеня.
–
Не поверите, Мария Гавриловна, сказал он маме. – Сегодня
меня вызвали в военкомат. Я восстановлен в воинском звании –
опять майор медицинской службы. Сказали спешно собираться в
командировку. А
куда –
не
сказали. Да
и так
понятно,
газеты читаем.
–
На Кубу, или аж в Америку?! – мама испуганно прижала к
губам
ладонь.
–
Кто
ж
его
разберёт?
Куда
прикажут,
туда
и
отправлюсь.
Дело
военное.
Это
не
буфеты
с
трельяжами
по
лестницам
тягать,
–
счастливо вздохнул дядя Сеня. – Я тут, вот что, – он смущенно
улыбнулся. – После того, как вас с Глебушкой повстречал, пить
перестал. Почти. Вроде как смысл в жизни появился: шалуна на
ноги в прямом смысле поставить и всё такое. У меня кроме него,
вас,
никого
нет,
сами
знаете.
Так
что
я
принял
решение.
Завтра
же
пропишу Глебушку в своей комнате, а сам выпишусь, чтоб всё было
честь по чести. Живите в ней, чего добру пропадать? А вернусь, там
видно
будет.
–
Как
вам
не
стыдно,
Семён
Игнатьевич!
–
возмутилась
мама.
–
Это ваша комната, мы-то к ней – с какого боку? Соседи что по-
думают?
–
Подумают, что
дядя
Сеня.
–
Я
бы
и
вправду
посватался,
будь
я
моложе,
да
прилич-
ней наружностью. Очень уж шалун Ваш хороший малый. Про вас и не говорю – шедевр природы.
Лицо шедевра природы залилось густой краской, а Глеба ох- ватила огромная гордость. Получалось, что он был частью этого шедевра.
Через несколько дней дядя Сеня был неузнаваем. Чудесным образом из ссутулившегося старика он, благодаря настоящему во- енному мундиру, превратился в красавца.
Уезжая, дядя Сеня отдал маме ключ от комнаты.
–
Владейте и не поминайте лихом, – улыбнулся он своей обе-
зоруживающей улыбкой и четким военным шагом направился к
выходу.
Так благодаря Карибскому кризису у Глеба появилась собствен- ная комната. Политика – штука абстрактная, но её последствия – всегда конкретны.
Через полгода, в апреле 1963-го, в Советский Союз прилетел Фидель Кастро. О чём они договаривались с Хрущёвым в деталях, разумеется, не знал никто. Но вскоре в продуктовых магазинах по- явился в избытке кубинский ром, кубинские сигары и кубинский сахарный песок необычайно крупного помола. Некоторые его кристаллы можно было зажимать между пальцами и смотреть на солнце. Возможно, так поступали и кубинские дети, ведь солнца в отличие от Ленинграда на Кубе было навалом. Правда, поубавилось в магазинах пшеничной муки. Её какое-то время стали продавать по талонам.
Специально к прилёту Фиделя в СССР замечательным ком- позитором Александрой Пахмутовой, как всегда в содружестве с поэтами Гребенниковым и Добронравовым, была написана песня
«Куба – любовь моя!», ставшая мгновенно необычайно популярной. Ее пели даже пьяницы на улицах, не говоря уже о певцах на радио. Пели ее под гитару и хулиганы в подъезде, где проживал Глеб. Со- седи их гоняли, но не за песню, а так, вообще, чтоб не нарушали. Дослушают, бывало, песню до конца, а потом выходят из квартир со шваброй и начинают права качать.
Вскоре, в 1964 году, правда, появились «народные» слова этой песни, которым упомянутые Гребенников и Добронравов вряд ли обрадовались бы, если б услыхали. Мальчишки во дворе с упоением орали:
Куба, отдай наш хлеб! Куба возьми свой сахар! Куба, Хрущёва нет!
Куба, пошла ты на хер!
Глебу такой вариант песни был не по душе. С голоду никто в Ленинграде не умирал, хлеба хватало. Главное, была городская булка за семь копеек с потрясающей оттопыренной корочкой, которую старушки по привычке называли «французской».