Странный дом, Нимфетки и другие истории (сборник)
Шрифт:
В конце 1930-х гг. Набокова постигают два страшных потрясения. В 1937-м г., в связи с преследованием его жены, еврейки по происхождению, пришедшими к власти нацистами Набоков с семьей вынужден эмигрировать во Францию. В 1939-м умирает мать Набокова, которую он нежно любил, хотя и крайне редко виделся с ней. Уже началась Вторая мировая война, гитлеровцы, захватив часть Европы, наступают на Париж; нужно что-то срочно предпринимать. «Война идет! Война! Как вы можете заниматься подобными пустяками!..» – теребил Наба дружелюбный Марк Алданов, неплохой писатель и преданный поклонник Набокова. Насобирав деньги по богатым еврейским семействам и заручившись местом в Стэнфордском университете, которое уступил ему Алданов, Набоков с женой Верой и сыном Дмитрием спешно оставляют Париж.
В мае 1940 года последним рейсом пассажирского лайнера Набоковы покидают Францию и направляются в Америку, там их ждет место для Наба в университете и полная неизвестность.
«Американский» период. Роман на века
В США Набокова встретила не слишком знакомая литературная публика, Сирина здесь почти не знали. В Европе он оставил свою славу, свои утраченные иллюзии, свои русские книги. В
Но было обстоятельство, которое отравляло все эти приятные события: стать начинающим писателем в литературе, где ты много уже сделал, перейти на другой язык, хотя и знакомый, но другой… Не все писатели выдержали бы этот переход, Наб выдержал и даже значительно усилил свой блестящий стиль. В 1941 г. в Норфолке в издательстве «New Directions» выходит первый «английский» роман Набокова «Истинная жизнь Себастьяна Найта», роман о великом писателе, так и не получившем подлинного признания у современников. В отличие от «Дара», во многом параллельного «Найту», повествование ведется от имени «брата писателя», который постоянно оговаривается, что ни его суждения, ни его «язык» не могут дать по-настоящему истинной картины жизни Себастьяна. Однако в концовке романа образ повествователя и образ героя повествования идентифицируются в один: «…маска Себастьяна приросла к моему лицу, сходство несмываемо. Себастьян – это я, или я – это Себастьян, а то, глядишь, мы оба – суть кто-то, не известный ни ему, ни мне.» Образ великого писателя создается Hабоковым постепенно, по ходу романа: тут и отзывы мистера Гудмэна (доброго человека) и описание внешности, и воспоминания брата, и… даже тексты романов Найта. В «Себастьяне Найте» приводятся цитаты из текстов самого Найта, литературоведческому приему Haб придает новый смысл – вслед (или одновременно) за мастером мистификаций Борхесом. Названия текстов Найта важны и для характеристики «создателя»: «Стол находок», «Потешная гора», «Альбиносы в черном», «Сомнительный асфодель», равно как и те сюжеты, которые на ходу пересказывает повествователь.
Таким образом, Набоков приходит к одному из принципов нового модернистского искусства – не обязательно создавать тексты полностью, важно, чтобы читатель поверил в их существование! Ведь многие люди так и живут с уверенностью, что есть «Евгений Онегин», «Вертер», «Одиссея» или новый «Улисс», хотя никогда не читали (и не желали читать) эти шедевры человеческого духа. Да, Найта не существует, его «Сомнительного асфоделя» тоже, но, может быть, кто-нибудь подумает иначе, прочтя роман Наба без комментария?! На это и рассчитывал великий Борхес с его «Гербертом Куэйном» или «Джоном Уилкинсом». На это рассчитывает «брат» писателя Найта. Ясно, что за персонажами «произведений» Найта нетрудно рассмотреть героев самого Набокова, а за стилем Найта – стиль нового, англоязычного Сирина, но все же образ Себастьяна значительно более удалён от реального писателя Набокова, чем образ Годунова-Чердынцева, например. В «английских» романах автор или повествователь раз за разом прячется за различными двойниками, причем это происходит гораздо чаще, чем в прежних, «русских» романах. Возможно, это было следствием влияния чужого языка или следствием опасений Набокова стать «подражателем», копирайтом чужого стиля. Такой явный прием остранения будет позже использован Набоковым и в «Бледном огне», и в «Лолите». «Я родился в краю, где хладнокровно, грубо и презрительно попирается идея свободы, понятие о праве, обычаи человеческой доброты…» – пишет герой С. Найта. Примерно то же мог сказать о себе Цинциннат из «Приглашения на казнь» или главный герой «Подвига».
Финал жизни Себастьяна трагичен – как и другой писатель, только из мира, именуемого Реальность, он безнадежно влюбляется в пустоголовую женщину, не стоящую ни его, ни его творений. Мадам Лесерф с белым гладким лбом, фиалково-темными веками и бледной родинкой на щеке – избранница Себастьяна, но отнюдь не ферзь среди героинь этого романа. Бедная поклонница Клэр, вечная помощница и вечно несчастная в любви… Найт совершает в этой ситуации ту жизненную ошибку, за которую писатели, не приспособленные к жизни, платят двойную цену. Удивительна последняя сцена романа – брат Себастьяна, думая, что сидит у постели умирающего писателя, проводит ночь с другим пациентом клиники. Себастьян же к тому времени уже умер… Вывод, к которому повествователь приходит: «…душа – всего лишь способ бытия, а не какое-то неизменное состояние, всякая душа станет твоей, если уловить ее биение и следовать за ним».
Романом «Истинная жизнь Себастьяна Найта» Набоков вошел в англоязычное литературное поле. Теперь он мог также переводить свои старые русские произведения на английский, как сделал он с «Камерой Обскурой» в 1938 г., сменив название на «Свет во тьме» (в 1969 году этот вариант романа будет экранизирован режиссером Тони Ричардсоном). Вообще «Себастьян Найт» очень близок по стилю исполнения таким вещам, как «Луна и грош» С. Моэма или «Доктор Фаустус» Т. Манна. Образ западного художника, разрыв с толпой и ценителями своего таланта, одинокая гибель – вот что категорически сближает Найта, Леверкюна и Стрикленда. Это сложившиеся, уверенные в своем гении художники, отдавшие великому искусству свою жизнь. Себастьян Найт предшествует таким
1942 и 1943 годы проходят для Набоковых довольно спокойно, Наб утверждается в колледже и становится членом Музея сравнительной зоологии в Гарварде. Он даже получает годовую стипендию Форда как перспективный писатель! В 1944 году Набоков заканчивает для американского издателя биографическую статью о Н.В. Гоголе – наиболее ценимом им русском прозаике. Эпиграф из «Записок сумасшедшего», которым открывается эссе «Nicolay Gogol», довольно точно передает, по мысли Наба, тематику гоголевского творчества: «За что они мучат меня?», «…дайте мне тройку быстрых, как вихорь, коней», «Вон небо клубится передо мной; звездочка сверкает вдали», «…с одной стороны море, с другой Италия», «Матушка, спаси твоего бедного сына… ему нет места на свете! его гонят». Пять разделов «Николая Гоголя» посвящены этапам жизни великого писателя и анализу трех его лучших вещей: «Ревизор», «Мертвые души» и «Шинель». Разумеется, как и в «Даре», Набоков по-своему интерпретирует факты жизни Гоголя, иногда набоковский стиль явно подминает под себя чисто научный анализ: «Он распустит все свои паруса на крепчайшем ветру и вдруг заскрипит килем по каменистому дну чудовищного непонимания…», «Пушкин… под присмотром равнодушного, распутного царя, невежды и негодяя, чье царствование, все целиком, не стоило и страницы пушкинских стихов».
Набоков отмечает в «Ревизоре» сценическое искусство Гоголя, умение великого драматурга творить персонажей «из воздуха» – по ходу побочного действия. Это особенно заметно в мимоходом сказанных репликах Хлестакова, Городничего, Добчинского-Бобчинского. Набоков справедливо отмечает также важность авторских ремарок в пьесе: «Потусторонний мир, который словно прорывается сквозь фон пьесы, и есть подлинное царство Гоголя». Говоря о поэме «Мертвые души», Набоков на нескольких страницах своего убористого эссе рассуждает о пошлости и образе Чичикова как типе «пошляка». Набоков заставляет своего читателя лучше понять искусство Гоголя, останавливая внимание на знаменитых гоголевских ретардациях, рассеянных по роману. Он делает ряд интересных литературоведческих наблюдений по тексту поэмы: назначение картин в доме Собакевича, параллельность описании Чичиковой шкатулки и въезда в город помещицы Коробочки и т. п. О повести «Шинель» Набоков замечает, что это «гротеск и мрачный кошмар, пробивающий дыры в смутной картине жизни». Некоторое сомнение могут вызвать отдельные афоризмы Набокова, разбросанные по эссе: «У Гоголя такие сдвиги – самая основа его искусства», «Живот – предмет обожания в его рассказах, а нос – герой-любовник» и т. д. Хотя эти набоковские заявления и имеют свой дополнительный смысл, если считать жанр эссе полярным между научной статьей и художественным текстом. Основная, на наш взгляд, ошибка Наба в подаче Николая Гоголя американскому читателю – отказ русскому классику в значимости его общественной позиции. Сам демонстративно далекий от политики, Набоков навязывает эту позицию и Гоголю, что выглядит некоторой натяжкой и отходом от реальности. И «Ревизор», и «Мертвые души» писались Н.В. Гоголем в том числе и в надежде на изменение общественного сознания России 1830-40-х гг. Другое дело, нельзя не согласиться с Набом, что «его [Гоголя] произведения, как и всякая великая литература, – феномен языка, а не идей».
В 1945 году Набоковы получают американское гражданство и становятся равноправными обитателями «великой страны», выбравшейся из Второй мировой войны, как гусь из воды. Победа СССР едва ли серьезно коснулась писателя Набакофф, хотя его жена Вера была, несомненно, рада кончине великого юдофоба А. Гитлера и его Третьего рейха. В 1947 г. публикуется второй «английский» роман Наба «Bend Sinister» («Под знаком незаконнорожденных»), а в 1948 г. писатель становится профессором Корнельского университета с соответствующим жалованием и общественным положением. В 1951-52 гг. он читает лекции уже в Гарвардском университете, куда его, однако, не пригласили: постарался Р. Якобсон – блестящий лингвист, но завистливый и бездарный писатель. Помимо основных лекций, Набоков читал особый спецкурс «Шедевры мировой литературы», куда входил анализ произведений таких писателей, как Гоголь, Флобер, Л. Толстой, Стивенсон, Кафка, Джойс, Пруст. Отбор этих имен говорит сам за себя. Появляются отдельные переводы Набокова из Пушкина и Лермонтова, на английском выходят его «русские» рассказы 1930-х гг. В 1951 году в Нью-Йорке выходят первые мемуары Набокова под названием «Conclusive Evidence» («Убедительное доказательство»), где он основательно описывает до-американский период своей жизни. Позднее появится русский вариант этих воспоминаний – «Другие берега», в котором Наб признается в мучительности своего перехода на другой язык: «Книга… писалась долго, с особенно мучительным трудом, ибо память была настроена на один лад – музыкально недоговоренный, русский, а ей навязывался другой лад – английский и обстоятельный». В 1966 году эти воспоминания будут модернизированы и выйдут под названием «Speak, Memory».
С конца 1940-х и первую половину 1950-х гг. Набоков писал свою «Лолиту» (1955), сделавшую его м и р о в ы м писателем. Конечно, любой гений в литературе, как правило, имеет несколько шедевров, но как бы мы воспринимали Шекспира без «Гамлета», Гёте без «Фауста», Джойса без «Улисса»?! Так было и с Набоковым: к своему великому роману он шел с 1927 года: «Лилит» – «Камера обскура» – рассказ «Волшебник»… Гений победил: Набу не только удалось опубликовать скандальную «Лолиту», он сумел «завоевать ею мир». Хотя вначале Набу пришлось пережить ряд трудностей: в США роман печатать наотрез отказались, он вышел в парижской «Олимпии Пресс», публиковавшей литературу сомнительного содержания. Первые отзывы на роман были весьма негативны, автору быстро приписали грех Гум берта. Очень многое решил восторженный отзыв Грэма Грина и последующая экранизация «Лолиты» удачливым Стэнли Кубриком.