Странный дом, Нимфетки и другие истории (сборник)
Шрифт:
Надо заметить, что за все время этой дискуссии Хэнкинс не проронил ни писка, как будто его это ничуть не касалось. Когда же девица обратилась за деньгами к нему, Хэнк сполз с лежака на песочек и заметил, что он нищий студент из Дании, не имеющий достаточных средств к существованию. Пляжная девица, вздохнув, отошла, не захотев портить нервы еще раз. Правда, уходя, она еще раз указала старине не ложиться и даже снять свои вещи с лежака. Хэнкинс повиновался, по уходу девушки статус-кво был им немедленно восстановлен.
Черное море в этот день было неприветливо и хмуро. Видимо, разлука была тяжела и для него… Дождик все-таки
Следующий день был для старин весьма насыщенным… Сварив колбасу на дорогу, они прихватили с собой несколько картофелин, щедро пожертвованных им тетей Герой, пачку печенья и пять бутылок пива. Прощание с доброй одесской семьей также не затянулось: сказав все нужные слова, родственники полезли лобызаться. Леня действовала особенно активно, чем весьма огорчала Матроса, бывшего неотступно при ней. Отплевавшись и посюсюкав, старины наконец-то покинули гостеприимный дом на Т-ской улице, что не так и далеко от славной улицы де Рибаса.
Погрузившись на поезд (на сей раз, билеты вполне совпали с местами), наши герои грустно вздохнули, следя за уплывающим вокзалом Одессоса, и затряслись в купейном вагоне. Поездка приближалась к концу, который обещал стать удивительным… Попутчицами старин оказались на сей раз молодая дама лет тридцати с небольшим и ее двенадцатилетняя дочка. Хэнк и дама предложили старине Дженку уступить свое нижнее место девочке, на что последний никак не прореагировал, сославшись на обострившийся радикулит. Остался последний эпизод, а вот и он.
…Когда же пришло время делать вечерний туалет, старины снялись с места и, не доверяя друг другу, отправились в уборную. Людей, как назло, собралось достаточно, и каждый спешил сделать свое нехитрое дело, чтобы залечь на покой. Наконец, Хэнк дождался своей очереди и пропал в месте общего пользования. Люди в очереди, а с ними и Дженк, долго строили самые страшные предположения, чем там можно так долго заниматься. Хэнк, однако, все же вышел, и его место поспешил занять старина Дженк.
Быстро устроившись на унитазе в позе орла, Дженкинс приступил к выполнению своего большого и важного дела. Поручень, за который следовало держаться, он, естественно, проигнорировал. Через полминуты, в самый разгар процесса, вагон вдруг резко подбросило: люди в очереди повалились друг на друга, а глупый, нелепый, беспомощный старина Дженкинс, забывший об инструкции, свалился с унитазного стульчака прямо на пол. Моментально вскочив, он тот час же увидел, что его тапочки и часть пола замазаны его же г… Лихорадочно соображая, Дженкинс надавил на смыв: в очереди послышалось радостное ликование.
Двумя листами, прихваченными совершенно для иной цели, Дженкинс лихорадочно стал вытирать увазюканный пол туалета. Выбросив изрядно потяжелевшие листочки в унитаз, старина начал нажимать на кран умывальника: в очереди стали выражать нетерпение. Вымыв тапочки, Дженк вдруг с ужасом заметил, что часть унитаза тоже обоср… Застонав, он выхватил из кармана пачку сигарет «Аэрофлот» («Летайте только самолетами!») и с ее помощью стал уничтожать остатки свинства. В очереди стали серьезно
С взвизгом «Сейчас» старина вымыл руки и стал осматривать одежду в туалетное зерцало. В дверь уборной замолотили кулаками… Дженк еще раз осмотрелся: все вроде было в норме. Судорожно вздыхая, старина пригладил волосы и отпахнул дверь. С негодующим «Фу-ууу!» люди в очереди отпрянули в сторону. И тогда, именно тогда, в голове Дженкинса и родился тот, ставший теперь всемирно известным афоризм, который он тут же и поведал ошеломленным слушателям:
– Садясь на унитаз, граждане, ради всего святого, держитесь за поручень! Он для того и предназначен…
Очередь ошеломленно промолчала, а старина Дженк гордо проследовал к своему месту, забыв в туалете мыло и полотенце, но веруя, что их эпопее с Одессосом приходит конец! Финиш! Финал… А какой он получился – судить вам, досточтимые друзья!
Итак, наша первая повесть окончена. Как она тебе, читатель? Ты удивлен, раздосадован, взбешен?!
Пойми:
– Дрожать за жизнь и плакать о судьбе мне надоело, будь понятлив! Я мысль одну хотел запечатлеть в тебе…
– Какую, наглый автор?
– Как хорошо, что мы еще смеемся!
– Смеем смеяться?
– Да нет, уже смеемся! и смехом победим.
– Кого ж мы победим?
– Ну, это ты обдумай сам, а я прощаюсь до свиданья! Надеюсь, скоро мы увидимся с тобой!
– Я жду, я верю!
– Ну ладно…
Одесса-Чебаркуль,
июль 1988; лето 1996 г.
Набакофф
«Однажды, в беседе с одним американским писателем, его советский коллега никак не мог уяснить, почему тот не знает великого русского писателя 20 века Набокова…
Наконец американец хлопнул себя по лбу и воскликнул: „Ах, Набакофф!“.
„Вот-вот!“ – обрадовался собеседник.
„Только он не русский, а наш, американский, писатель!“.
„Позвольте!“ – изумился советский писатель.
„Нет-нет, точно! не спорьте…“.
Наступило неловкое молчание…»
Предисловие
Снежное одиночество Владимира Набокова в литературе 20 столетия многим читателям представляется загадочным, а еще большее количество людей ужасно раздражает. Пытаясь применить к жизни гения свои нехитрые житейские представления, бедные критики и записные литературоведы, за гроши подгрызающие биографии писателей, которым они смертно завидуют, отыскивают в романах Набокова все, что им хочется, и сообщают «urbi et orbi» об «истинной сути» творений Набокова и «потаенной жизни» русского гения. Жестокость критики к подлинному таланту присутствует во все века, и глупо ужасаться довольно благополучной литературной судьбе Мак Наба (в сравнении, например, с такими же гениями слова, как Вийон, Мандельштам или Рембо).