Странствия Шута

Хобб Робин

– Шут, я изо всех сил постараюсь отыскать твоего сына, раз уж ты думаешь, что он где-то существует. И мне было бы намного проще, если бы ты припомнил женщин, с которыми делил постель, и когда примерно мог зачать ребенка.

Он раздраженно фыркнул:

– Фитц! Ты что, совсем меня не слушаешь? Нет никакой женщины, и не может быть ребенка, зачатого подобным образом. Я же говорил тебе.

Голова у меня пошла кругом.

– Нет. Нет, ты не говорил. Если бы говорил, я бы наверняка запомнил и к тому же сразу спросил бы – и сейчас спрошу: тогда каким образом у тебя мог родиться

сын?

– Ты не слушаешь, – печально сказал он. – Я говорю прямо и ясно, но если я говорю то, чего ты не готов услышать, ты пропускаешь это мимо ушей. Фитц… Эта корона… Она тебе впору?

– Это не то чтобы настоящая корона.

Опять Шут сменил тему. И нет смысла настаивать, пока он сам не решится все объяснить. Постаравшись скрыть облегчение оттого, что мне удалось отвлечь Шута от разговоров про месть, я повертел в руках холодный стальной обруч. Единственная корона, которую мне доводилось носить, была деревянной и украшенной резными изображениями петухов. Нет, не нужно сейчас об этом вспоминать. Я поднял венец и надел его.

– Вроде бы подходит. Я ведь не знаю, как она должна сидеть на голове.

– Позволь, я проверю.

Шут встал и ощупью прошел вдоль стола ко мне. Его руки нашарили мое плечо, щеку, вспорхнули на голову. Он слегка приподнял корону и вдруг, похоже, сам того не сознавая, стал ощупывать меня: измерил длину волос, пробежался пальцами по лицу, коснулся сломанного носа, старого шрама, щетины на подбородке. Если бы это делал кто-то другой, мне было бы неприятно, даже противно. Но я понимал, что Шут сравнивает то, каким я стал, с образом в своей памяти.

Шут прокашлялся и поднял корону высоко в воздух. И очень серьезно – таким серьезным я его еще никогда не видел – произнес:

– Фитц Чивэл Видящий! Короную тебя королем за троном Шести Герцогств. – И он осторожно опустил венец мне на голову.

Корона села как влитая. Казалось, теперь она навсегда останется у меня на голове.

Шут немного помолчал, потом снова кашлянул и сказал:

– Ты по-прежнему хорош собой, Фитц. Уже не такой красавчик, конечно, каким был до того, как Регал сломал тебе нос, но годы не состарили тебя, должен сказать.

Я пожал плечами:

– Это все последствия давнего исцеления Силой. Мое тело постоянно восстанавливается, хочу я того или нет.

Я снял корону и положил на промасленную холстину, которая так долго защищала ее. Свет свечей краснел на кромке венца, словно кровь.

– Тут я могу тебе только позавидовать, – отозвался Шут и снова стал смотреть на свечи.

Долгое время мы молчали. Потом он тихо сказал.

– Фитц… Мои глаза… Они использовали мою слепоту. Чтобы постоянно держать меня в страхе, съежившимся от ужаса. Мне нужно вернуть зрение. Меня бросает в дрожь при мысли, что придется отправляться в наше путешествие слепым. Если не будет иного выхода, я все равно пойду. Но… не мог бы ты…

А я-то думал, мне удалось увести разговор в сторону. Я уже сказал Шуту, что не пойду с ним, однако он упорно делал вид, будто не слышал. Ладно…

– Что сделали с твоими глазами? – тихо спросил я.

Он беспомощно взмахнул рукой:

– Не знаю. Может, они даже

не нарочно, но, раз уж я ослеп, использовали это сполна. Они… О Фитц. Меня били. Потом били снова. Глаза у меня так заплыли, что я ничего не видел. Опять побои… И…

Я перебил его:

– А когда отек спал, ты обнаружил, что больше ничего не видишь.

Он втянул воздух сквозь зубы. Ему приходилось делать над собой усилие, чтобы рассказать мне то, о чем он хотел поскорее забыть.

– Сперва я думал, что очнулся ночью. Или что меня заперли в темнице, где совсем нет света. Они иногда так делали. Когда вокруг одна темнота, узник теряет счет времени. Думаю… думаю, они приносили мне еду и воды то с большими промежутками, то почти сразу, чтобы сбить с толку. Очень не скоро я понял, что ослеп. И далеко не сразу смирился с тем, что это надолго.

– Хватит. Мне просто нужно было кое-что узнать, чтобы было легче помочь тебе.

Снова молчание. Наконец Шут прошептал еле слышно:

– Ты попробуешь это сделать прямо сейчас?

Я долго не отвечал. Попытаться вылечить его означало рискнуть ослепнуть самому. Но разве мог я сказать ему об этом теперь, когда его лицо светилось такой надеждой? В эту минуту он был очень похож на старого доброго Шута. Я не видел его таким со времен событий на Аслевджале. Зрение так много значит для него. Ему нужно видеть, чтобы отправиться к своей цели, а глупая, нелепая цель убить всех Слуг – единственное, что у него осталось в жизни. Накануне вечером сбылось то, о чем я не смел даже мечтать. Так могу ли я теперь убить надежду в сердце Шута?

Я буду осторожен. Очень-очень осторожен. Я ведь почувствую опасность и смогу вовремя остановиться, правда?

А может быть, я перенял от Чейда качества, которые сам в нем не люблю? Может быть, я всегда хотел узнать, как далеко я смогу зайти по пути магии, если никто не будет сдерживать меня? Я выбросил из головы этот неприятный вопрос.

– Сейчас? Почему бы и нет. – Я отодвинул стул, встал и обошел вокруг стола, чтобы оказаться рядом с ним. – Повернись ко мне, – негромко попросил я.

Шут послушно обратил ко мне лицо. Я взял одну из свечей, стоявших перед ним, и поднес ее ближе, чтобы рассмотреть его. На скулах, под ввалившимися глазами, у него остались шрамы – похожие рубцы бывают на лицах бывалых кулачных бойцов. Кожа тут легко рвется от удара, ведь на скулах она такая тонкая, а почти сразу под ней – кость. Я придвинул стул и сел рядом с Шутом.

– Сейчас я коснусь тебя, – предупредил я его и взял за подбородок.

Я медленно поворачивал лицо Шута влево и вправо, изучая следы методичных пыток и жестоких побоев. Мне вдруг вспомнилось, как Баррич рассматривал мое лицо после того, как меня избил Гален. Двумя пальцами я провел вокруг глаз Шута. Он то и дело морщился. Должно быть, какие-то лицевые кости были сломаны и срослись неправильно. В одном месте, у виска, я нащупал вмятину, и мне стало нехорошо. Но там ли кроется причина слепоты? Я не знал. Глубоко вздохнув, я пообещал себе, что на сей раз буду очень осторожен и не поставлю под угрозу ни здоровье Шута, ни собственное. Я взял его лицо в ладони. Закрыл глаза.