Странствия Шута

Хобб Робин

– Шут… – позвал я. И сразу, без всяких усилий нашел его.

Шут был рядом. В прошлый раз он был в забытьи и не чувствовал, как мой разум странствует по его телу вместе с током крови. Теперь он оставался в сознании и положил свои руки поверх моих. Так было легче. Я знал, как выглядит его лицо, но он мог поделиться со мной своими ощущениями. Я припомнил рисунки из старых манускриптов из Живодерни, хранившихся у Чейда, и человеческий череп, возможно до сих пор стоящий на полке в углу.

И пока наши с Шутом руки ощупывали его лицо, я негромко произнес:

– Иногда кости ломаются на стыке и срастаются неправильно. Вот здесь. Чувствуешь?

Надо это исправить.

И мы стали исправлять, медленно-медленно. Мы заставляли кость сместиться самую малость, потом еще и еще. Из-за переломов на лице Шута образовались бугры и провалы. Чем-то это напоминало скорлупу вареного яйца, которое надкололи, чтобы почистить. Мы исследовали лицевые кости одну за другой, дотошно и постепенно. Спешить тут было нельзя. Совмещая обычные прикосновения и Силу, мы проследили одну тончайшую трещинку от края глазницы до верхней челюсти. Скулы были покрыты целой сетью таких трещин. У внешнего края правой глазницы чей-то могучий удар оставил вмятину, так что кость давила на ткани под ней. Какое-то время мы трудились над ней, возвращая крошечные фрагменты кости на место, чтобы закрыть вмятину и кость перестала давить.

На словах все кажется просто. На деле было нелегко. Какими бы крошечными ни были вызываемые нами смещения, по сути, мы заново ломали и сращивали кости. Сжав зубы, я едва терпел боль Шута, которая молотом стучала у меня в голове. Мы смогли привести в порядок только кости под глазами, а мои силы уже были на исходе. Но тут Шут убрал ладони с моих рук.

– Хватит. Хватит, Фитц. Я устал. И это больно. А боль пробуждает воспоминания.

– Ладно, – хрипло сказал я.

Но мне понадобилось некоторое время, чтобы мой разум полностью покинул его тело. Я словно возвращался домой после долгого странствия, похожего на ночной кошмар. И только полностью вернувшись в себя, я убрал руки, разрывая связь. Когда я поднял веки, комната поплыла у меня перед глазами. На миг меня охватил ужас: я зашел слишком далеко и повредил себе зрение! Но это была просто усталость. Обстановка скудно освещенной комнаты постепенно проступила из сумрака. Свечи сгорели наполовину. Я не знал точно, сколько времени прошло, но рубашка моя была мокрой от пота, а во рту сделалось так сухо, будто я пробежал из замка до Баккипа и обратно. Как только я отпустил Шута, он ссутулился, поставил локти на стол и спрятал лицо в ладонях.

– Шут. Сядь прямо. Открой глаза. Скажи, получилось ли у нас что-нибудь?

Он сделал, как я сказал, но лишь покачал головой.

– Я и не закрывал глаз. Я надеялся. Но ничего не изменилось.

– Прости. Мне жаль.

И мне действительно было жаль. Я сокрушался, что он остался слеп, и в то же время отчаянно радовался, что сам не лишился зрения, пытаясь исцелить друга. Я спросил себя, а правда ли я так сильно устал? Может, мне просто не хотелось продолжать? Думать об этом было неприятно, и я так и не смог честно ответить на этот вопрос. Может быть, поделиться с Шутом своими страхами? И что он скажет на это? Попросит исцелить ему один глаз, окривев самому? Потребует ли он от меня такой жертвы? А если так, то соглашусь ли? Я прислушался к себе и понял, что далеко не настолько самоотвержен. Я откинулся на спинку стула и на миг прикрыл глаза.

Когда Шут коснулся моей руки, я проснулся и вздрогнул.

– Так ты уснул! То-то я думаю, что ты вдруг притих. Фитц… С тобой все хорошо? – спросил он виноватым тоном.

– Да. Просто очень устал. Вчерашнее… разоблачение было очень утомительным.

И я плохо спал ночью.

Я хотел протереть глаза – и вздрогнул. Лицо было опухшим и горело, словно я только что побывал в драке.

Ну, вот…

Я осторожно ощупал собственные скулы и глазницы. Хоть я и не вернул зрение Шуту, мне все равно придется заплатить за эту попытку.

Но почему?

Раньше, когда я вместе с другими исцелял кого-то при помощи Силы, ничего подобного не происходило. Олух вылечил множество раненых на Аслевджале и ничуть не пострадал. Единственное, что делало нынешнее исцеление особенным, – связь между мной и Шутом. То, что нас связывало, было гораздо больше, чем обычные узы Силы: когда я вернул его из-за порога смерти, мы на мгновение стали полностью едины. Возможно, мы в каком-то смысле едины до сих пор.

Я поморгал и снова попытался понять, не изменилось ли мое зрение. Вроде бы я видел все так же четко, как и прежде. Починка неправильно сросшихся костей Шута вряд ли чем-то помогла его глазам. Хватит ли у меня смелости в следующий раз пойти дальше? Я вспомнил все неправильности в теле Шута – все воспаления, все плохо зажившие раны. Сколько из этого перейдет ко мне, если я не отступлю? Упрекнет ли меня кто-нибудь, если я не стану приносить такую жертву?

Я прочистил горло и спросил:

– Ты уверен, что не стал видеть лучше?

– Трудно сказать. Может быть, я теперь лучше различаю свет. Лицо болит, но не так, как раньше, а иначе. Возможно, в нем что-то заживает. Тебе удалось понять, отчего я ослеп, когда ты был… во мне?

– Тут так просто не скажешь, Шут. Я чувствовал, что некоторые твои лицевые кости были сломаны и срослись неправильно. Я помогал им встать на место и пытался исправить те места, где все искривилось.

Он стал ощупывать лицо:

– Кости? Я-то думал, череп – это одна кость.

– Это не так. Если хочешь, я как-нибудь покажу тебе человеческий череп.

– Спасибо, не стоит. Поверю тебе на слово. Фитц, я по голосу слышу, что ты узнал что-то еще и не хочешь говорить. Со мной что-то не так? Что-то, о чем я не знаю?

Я очень осторожно выбирал слова. На этот раз – никакой лжи.

– Шут, нам нельзя спешить с твоим исцелением. Оно дается мне нелегко. Надо подождать, пока хорошая еда и покой сделают свое дело, – тогда для магии останется меньше работы.

– Но… – начал Шут, однако оборвал себя.

Я видел, как он борется с собой. Он так отчаянно стремился выздороветь и отправиться в путь, но в то же время совесть не позволяла ему заставлять меня выкладываться сверх меры. Ему доводилось видеть меня в полном изнеможении после использования Силы, и он знал, как это может навредить здоровью. Говорить ему, что после попыток помочь у меня появляются настоящие раны, было не обязательно. Я не хотел, чтобы Шут винил себя за то, как я уже успел навредить себе. Я сам с этим разберусь.

Шут снова повернулся к свечам на столе:

– А куда подевалась Пеструха?

– Пеструха?

– Ворона, – немного смущенно пояснил он. – Пока она не ушла к тебе, мы с ней немного пообщались. Ну, насколько это возможно. Хотя она знает немало слов и порой употребляет их на диво к месту. Я спросил: «Как тебя зовут?»… Потому что… ну, просто тут было слишком уж тихо. Сначала она каркала в ответ все подряд: «Прекрати!», «Тут мрак!» и «Где еда?», а потом спросила в ответ: «Как тебя зовут?» Я сперва растерялся, но потом понял, что она меня передразнивает. – Робкая улыбка осветила его лицо.