Страшен путь на Ошхамахо
Шрифт:
– Все равно он меня не увидел. – Бедняга решил, что теперь самое для него главное – это чтоб ни одна живая душа его не видела.
Он важно покивал толовой и, еле шевеля губами, спел песенку, слышанную от бабушки еще в детстве:
Кошке мясо не досталось,
Но у кошки гордый вид:
Я б его и есть не стала –
Очень уж оно смердит.
После этого в голове у
* * *
Сведения Нартшу оказались верными. «Шакальи следы» стали попадаться в тот же день.
Еще до первого привала они встретили пастуха, гнавшего небольшое стадо коров с высокогорных пастбищ в одно из нижних поселений. Вчера перед заходом, солнца он видел издали двух всадников, направлявшихся в верховья.
–
– Думаю, один из них был Алигоко Цащха, – уверенно заявил пастух.
– Почему так думаешь? – спросил Канболет..
– Так ведь я из тех, у кого утроба всегда пуста, зато уши полны слухов, а рот
– новостей, – усмехнулся пастух. – А слухи – это такие птички, которые летают быстрее ласточек. Татар побили – мы обратно со скотом возвращаемся. Изменник Алигоко с татарами не сбежал и в плен не попал – куда ему еще деваться? Он это был. Больше некому. Перевал в Сонэ [185] отсюда недалек – всего три дневных перехода.
– Для кого три, а для кого два, – недовольно проворчал абрек.
185
каб. — Сванетия
– Ты прав! – согласился Тузаров. – Надо поторапливаться.
Дорога проходила по сказочно красивым местам. Извивалась причудливо по боковым склонам, ныряла в лесистые урочища, вырывалась на сенокосные пологие холмы, где летом вставали травы по грудь человеку; пересекала мелкие ручьи, поросшие по берегам непролазными зарослями облепихи, шиповника и барбариса; карабкалась по каменистым уступам, под которыми утробно ворчала Малка. Дорога вела туда, где бирюзовый свод небес опирался на бесконечную зубчатую стену Главного Кавказского хребта, а перед стеной могуче Возвышался двухкупольной сторожевой башней неприступный Ошхамахо, или, на языке Ку-анча, Мингитау.
Предзакатное солнце уже тронуло снега Эльбруса червонной позолотой, когда всадники приближались к теплым источникам нартсано.
– Скажи, Нартшу, – нарушил долгое путевое молчание Кубати, – а как там этот старый шоген?
Они спускались по крутой тропе к речке и ехали медленно.
– А-а… Похоронили мы его, бедного.
– Жаль. Хороший был старик. Интересный очень.
– Последний шоген, – вздохнул Нартшу. – Жарыча над ним какую-то русскую молитву проговорил. Так что, думаю, на том свете наш Иуан не пропадет.
– Болтаешь тоже! – притворно рассердился Жарыча, хотя было видно, что он прячет в кудлатой бороде довольную ухмылку.
– Стойте! – крикнул Канболет. – Что это такое? Смотрите же!
– Лошадь валяется… – удивленно протянул
– Аланлы! Вон бежит, бежит!!
Да, Тузаров имел в виду не лошадь, а голое волосатое существо, которое, прыгая по камням и прячась за огромными валунами, улепетывало подальше от источника.
Существо добралось до противоположного берегового склона и скрылось в густом кустарнике, издав на прощанье жуткий тоскливый вой.
Ошарашенные всадники остановились возле убитой лошади.
– Это конь Зарифа, – определил Кубати. Жарыча спешился и стал снимать седло с мертвого животного.
– Кажется, я понимаю, что тут произошло, – засмеялся Нартшу. – Врун вруну не поверил и, пока тот нежился в теплой воде, забрал его одежду, оружие и смылся.
– Правильно, – подтвердил Канболет. – Кабан на собаке злость вымещает… Жарыча, ты готов? Тогда двинулись дальше.
* * *
Среди пастухов, чабанов, среди жителей тех коажей, что расположены по краям дремучих лесов, через некоторое время распространились леденящие душу слухи. Судачили о частых появлениях чудовищного лесного человека – алмасты, ворующего кур и овец, шарящего по ночам в закромах с припасами и ловко отбивающегося от собак палками или камнями. Увидеть его удается лишь мельком – стремительной тенью проносится он через дорогу или поляну лесную и никогда не показывается днем. Один смельчак ходил зимой по следам босых ног, обнаруженных на снегу, и нашел берлогу алмасты в тесной пещере, заваленной сеном и овечьими шкурами. На счастье неразумного смельчака, чудовище в это время отсутствовало. С боязливым шепотом люди передали друг другу свидетельства очевидцев о рогах на голове алмасты, о трех его красных, как пылающие угли, глазах и длинных когтях, обагренных кровью. Алмасты или мычит по-бычьи или воет по-волчьи.
* * *
Шогенукова догнали, когда он уже спустился в Баксанское ущелье. Князя увидели неожиданно близко у самой речки, среди подступавших к воде вековых сосен. Он, вероятно, искал брод. Баксан ревел, яростно кидаясь пенными потоками на выпирающие из его русла камни. Алигоко слишком поздно заметил преследователей и даже не сделал попытки спастись бегством. Страшно было ему увидеть вновь Тузарова, выжившего, как он знал, после тяжелой раны. Трясущейся рукой он поднял пистолет и сипло выкрикнул, обращаясь к Кубати, который оказался к нему ближе всех:
– Не подходи! Если ты кинжал, то я – меч!
– Ржавый ты гвоздь, а не меч! – рявкнул Нартшу, разматывая аркан.
– Снесу ему башку вот этим топором – и все дело! – добродушно сказал Жарыча. – Зачем нам его тащить до Кургоко всего целиком? Одной головенки хватит.
Шогенуков швырнул пистолет на землю: он забыл его зарядить после выстрела в лошадь Зарифа.
– Вот это благоразумно, – прогремел Тузаров. – Всегда можно договориться по-хорошему. Ведь лаской и змею из норы выманишь! А где же панцирь?