Страшная Мария
Шрифт:
— Верна-а!.. Марью в Совет надо! Марью!.. — подхватили бабы.
Марька не ожидала такого поворота. Она совсем не думала о себе, когда вскочила на крыльцо. Просто не могла не заступиться за Прасковью, за всех баб, натерпевшихся за лютые годы войны. Прорвалась, заговорила сила протеста против злой несправедливости.
И вот крик: ее в Совет! И не только бабы горланят, а и мужики подхватили:
— Марью! Марью!
— Да нет, я не о себе толковала! — замахала руками Марька. — Я только к тому, что бабы тоже за
Иван смотрел на жену с восхищением. Ай да молодец, прямо здорово, по-революционному за баб агитнула и народ на серьезный лад повернула. Но вслух он возразил:
— Я, конечно, не против народной воли, только секретарем Марья не годится. Грамоту она самоуком постигла, письма мне всю войну сама писала, но честно скажу: только я те письма и могу читать-разбирать…
По площади опять прокатился смех. На этот раз, однако, добродушный, веселый.
— Секретарем придется кого-то другого выбрать. Вот хоть Петра Стукова: он и в армии писарил, собаку съел в бумажных делах.
— А Марья пущай заместителем у тебя, Иван. Дома у мужика баба — первый заместитель, ну и в Совете пущай! В школу не довелось ходить — так это не ее вина, а разумом она не обижена, знаем. От баб выдвигаем.
И хотя заместителя председателя поначалу выбирать не собирались, сходка утвердила новую должность в Совете. А когда избрали Марию, какой-то умник по-серьезному или ради шутки предложил еще поправку:
— Тогда и называть надо так: Совет крестьянских, солдатских, матросских и бабьих депутатов.
— Бабы не сословие, — не согласился другой. — И у буржуев бабы имеются, и у офицерни, а они, поди, не за Советскую власть.
— Буржуйку иль офицерку не бабой и кличут, а барыней иль госпожой величают, слыхивали. Еще дамочкой, на худой конец.
— Баба — трудовой человек. Только у рабочего да у крестьянина жена бабой зовется. Марья — бабий депутат. Пусть и значится так.
Иван решил не спорить по мелочам.
— Ладно, пусть будет Мария женским депутатом.
— Э, нет! — опять возразил тот же умник. — И у царя, поди, жена женщина была, и у генералов там, у полицейских — у всех женщины. Баба есть баба, и нечего стыдиться, не поганое какое слово, а самое святое, трудовое!..
Тут вся площадь загорланила:
— Правильна-а! Неча стыдиться. Так и надо звать, как всегда зовем.
Матрос махнул рукой:
— Принято! Пусть зовется: бабий депутат. Главное — власть Советская, народная. А народ сам себе худа не сделает.
10
Назавтра, по случаю рождества, село загуляло, загорланило пьяными песнями с самого утра. Иван же спозаранку принялся «наглядно оформлять» Советскую власть, как объяснил Марии. После выборов он перестал называть жену Марькой, сказал, что неудобно члена Совета окликать, как девчонку, надо поуважительнее.
— Да хоть горшком
— И меня Ванюшкой не зови, а то ты и при людях забываешься.
— Ну, смотри, как сразу заважничал, только властью стал.
— Точно! Раз мы — власть, то и люди и мы сами себя должны уважать.
Иван отправился к лавочнику, добыл банку пунцовой краски. На большом листе фанеры написал крупными печатными буквами:
САРБИНСКИЙ СОВЕТ КРЕСТЬЯНСКИХ,
СОВЕТСКИХ, МАТРОССКИХ И БАБЬИХ
ДЕПУТАТОВ
Повесил эту вывеску над бывшей конторкой лесничего.
— Броско намалевал, председатель, — не то похвально, не то со скрытой насмешкой сказал кто-то в группе подгулявших мужиков, из любопытства собравшихся на улице. — Прямо огнем полыхает.
— Она и должна полыхать. Революция!
— Оно так. Да с огнем-то осторожность нужна…
— А без огня с голоду подохнешь, в избе от мороза окоченеешь, — отрезал матрос.
Мужики одобрительно подхватили:
— Верно, без огня и на печи не отогреешься. Потому — до костей трудовой народ за войну эту пробрало.
Одной вывеской Иван не удовлетворился. Требовалось водрузить еще красный флаг. Прибить древко к крыльцу над вывеской было бы проще простого. Но моряк привык видеть флаг на мачте корабля. А если мачты здесь нет, то надо поставить.
Во дворе у Федотовых лежал на покатях ствол лиственницы. Заготовлен он был еще перед войной, когда собирались подвести новые матицы в избе. Но Ивана арестовали, потом забрали на фронт, и лиственница осталась лежать до лучших времен. И долежала. Лучшей мачты придумать нельзя. Когда Иван ударил по лесине топором, сухое дерево зазвенело, а топор отскочил, как от камня.
— Такая мачта сто лет будет стоять, а может и двести, — удовлетворенно произнес Иван.
— Не диво, — согласился отец. — Вон лиственничные столбы у ворот мой дедушка, сказывали, вкопал. Лиственница гнили не поддается. Хорошо высохнет — гвоздь не вобьешь. — И помолчав, добавил: — Оно бы того… в бане стена совсем иструхла, холодом из-под полка тянет. Все собирался лесину эту туда подвести, да не удосужился. Но для обозначения Советской власти — забирай.
Вооружившись ломом и железной лопатой, Иван отправился рыть яму под мачту. Помощь звать не пришлось. Хмельные мужики стали собираться возле: не терпелось узнать, что затеял матрос. Попеременно долбили ломиком, выбрасывали лопатой мерзлые глыбы, потом приволокли лесину. Иван достал из-за пазухи кумачовое полотнище, прибил его к древку, а древко укрепил проволокой к вершине лесины.
— Давай подымай! Взяли, живо!..
И когда захлопал, заиграл на ветру красный флаг — первый красный флаг за всю историю Сарбинки! — кто-то из мужиков задумчиво сказал: