Страшнее смерти
Шрифт:
Здесь тоже стояла ночь. На небе диск полной луны. И дорожка по тёмной воде, убегает за горизонт, играя оранжевым светом.
Здесь тоже горел костер. Прямо на берегу. Только он был куда больше, того, что в лесу.
Три белозубых мулата стучат в дарабуки. Их руки мелькают так быстро, что за ними нельзя уследить. Этот ритм воспламеняет, заставляет сердце биться быстрее.
Но то, что происходит вокруг костра, способно заставить сердце, не просто биться быстрее, оно заставляет выпрыгнуть его из груди лягушкой.
Где он? В одной из дальних стран, где ему никогда не суждено было оказаться? Что это? Видение, навеянное агонией? Значит, верно говорят, что смерть от замерзания – блаженство. Умирать не страшно!
Мулатки сбрасывают остатки одежды. Вот они, совершенно нагие, мелькают под пламя костра. Ритм становится бешеным. Пляска всё резвей, всё неистовей…
Тот призрак в балахоне – галлюцинация, вызванная замерзанием. А это видение – признак умирания. Эйфория. Защитная реакция мозга. Теперь всё ясно. Теперь всё прекрасно.
Но тут одна из девушек внезапно останавливается. Её взгляд падает прямо на него. Она выходит из хоровода, идёт, мягко ступая по песку. Она идёт к нему.
Её стройные бёдра плавно раскачиваются. Её груди – высокие, словно два больших яблока, с чёрными изюминками напряжённых сосков. Её живот плоский, как лакированная полочка для хрустальной посуды. Там, внизу – манящий тёмный пушок… Её кожа – бархатистая, словно персик. У неё волосы – до поясницы…
Она тоже прекрасна. Как смерть от замерзания. Как это видение. Она прекрасней, чем это видение.
Девушка подходит совсем близко, и садится на корточки, в двух шагах от него.
– Скучаешь, кабальеро? – игриво улыбаясь, спросила она.
Она произнесла это по-испански. Но он понял её. Он откуда-то знал этот язык. Он понимал его так, будто бы говорил на нём с рождения.
– Э…
– Идём со мной! – она взяла его за руку, и увлекла за собой.
Некоторое время они шли вдоль берега, и когда звуки барабанов стали едва слышны, обнажённая красавица остановилась. Луна на небе настолько яркая, что на пляже светло, почти-что, как днём.
Она призывно глядит на него лучистыми карими глазами. С её волосами играет ночной бриз. На нём – только длинные цветастые шорты. Он замер. Он не знает, что делать с руками. Он не знает, что делать с ней.
– У тебя никогда не было девушки?
–
Она прижалась к нему. Её тело горячее и трепещущее.
Он чувствует, как пушок меж её ног, коснулся его бедра.
Одна рука девушки, обвила его шею, другая проникла за пояс, опускается ниже, находит, ощупывает, сжимает…
Его дыхание становится частым. Там, внизу, разгорается жар, растёт напряжение, будто сжатая стальная пружина готовится всей своей силой выстрелить вверх.
Её губы сливаются с его губами. Её ловкий язычок проникает в его рот. Пружина распрямлена. Ему больше не нужно знать, что делать – его тело сделает всё за него. Сейчас это свершится. Он перестанет быть девственником…
Но за мгновение до этого мига что-то произошло. Какая-то перемена. Тело девушки, как будто одеревенело. Он почувствовал, что оно холодеет, становится склизким… Ноздри, явственно ощутили запах гниения. И тут его губы пронзила острая боль. Она укусила его!
Юноша отшатнулся.
Перед ним стояла не девушка.
Голый полуразложившийся труп. Кожа трупа грязно-зелёного цвета. Она лоскутами истлела, обнажив желтоватые рёбра. В левой груди чернеет дыра. В дыре копошится клубок белых червей. Свалявшиеся редкие волосы, проплешины, синюшные пятна… Бахрома пепельных, изъеденных тлением губ, открывает кривые коричневатые зубы. Так как от десен почти ничего не осталось, эти зубы кажутся длинными, хищными. Гниющее тело вымазано слизью морских водорослей. И само тело, местами – просто слизь, висящая на костях. Но на пальцах у трупа – когти. Они крепкие, длинные, острые, словно стилеты. И глаза мёртвой нимфы – без зрачков, покрытые бельмами, – горят тусклым призрачным светом.
– Ты не достоин этого! – вдруг восклицает она.
И самое ужасное в том, что голос исчадия звучал так же, как и у той девушки, когда… когда она была живой. Без сомнения, этот один и тот голос! Он звучал так же звонко, перемежаясь той же очаровательной хрипотцой. Только очень зло, насмешливо.
– Nunca seras un hombre!1
В отдалении, за спиной у мертвячки, в их сторону уже двигалось скопище. Оно шаталось, вихлялось, раскачивалось, будто на шарнирах. Это те, кто только что плясал у костра. Только они уже тоже – не девушки…
– Ты достоин города тьмы, жалкий ублюдок!
Юноша бросился бы бежать. О! Он бежал бы отсюда, что есть духа. Только, куда бежать, если ты уже умер…
Толпа гниющих утопленниц окружила плотным кольцом. У них у всех когти, как стилеты. Их ужасные костлявые руки тянутся к его горлу.