Страшные Соломоновы острова

Плешаков Виктор Вильямович

А потом миляга Дитер сгонял к машине и притаранил в зал коробку с металлоискателем и еще какой-то тючок, а Димыч, распугивая немногочисленных посетителей, мгновенно собрал прибор и грозно требовал у официантов рулетку с намерением немедленно произвести беспристрастный воздушный тест... Потом мы все вместе безуспешно воевали с молнией чехла палатки...

Безудержно веселящаяся Хеля четко отследила момент, когда настала пора закругляться и предложила мущщинам выпить на посошок, за их выдающуюся коммуникабельность. На что Димыч, влюбленно погрозив ей пальцем, объявил:

–

Коммуникабельность - продажная девка империализма!

Хеля, едва не упав со стула от хохота, звонко расцеловала поборника социалистических ценностей.

До старта оставалось меньше суток.

Глава 5. Тернистые тропы адаптации

Свобода!

Что мы знаем об этом пьянящем и завораживающем чувстве?

Что ощущает потерявший надежду, закуклившийся в бетонном мешке камеры-одиночки Алькатраса или Гуантанамо мрачный изгой-сиделец, обнаруживая себя вдруг за воротами постылой мачехи-тюрьмы?

Какой бурей эмоций клокочет она в очередном неказистом мужичке, который, услышав заветное "Суд постановляет!", не веря в счастье свершившегося, волею закона готовится выпорхнуть из тесного удушливого закутка ставшего постылым супружества?

А всем ли она так уж нужна, странно леденящая и бодрящая одновременно, часто вместе с нежданным сумбуром мыслей в голове, усугубленная громоздящимися за спиной обломками прежней, устоявшейся жизни?

Это сладкое слово - свобода!

Минимум четверым странным обитателям вечернего города без нее уже просто невозможно было дышать...

Вот и завершилась неизбежная суета последних приготовлений. "Нива" была обихожена и залита нестовским бензином по самую пробку. Наша немчура, невзирая на легкую оторопь в глазах, была заботливо утрамбована на заднем сиденье. А четыре рюкзака багажа и дополнительный тюк с едой и прочим "общаком" были совместными усилиями заброшены в объемистую корзину, гордо венчающую крышу нашего неказистого с виду копомобиля.

Сирота-последыш почившего в бозе советского автопрома, короткобазная "Нива" была в свое время приобретена Димычем исключительно с целью максимального расширения радиуса доступности наших бесконечных поездок. На ней мой бессменный напарник, что называется, отвел душу.

Обварив и усилив все, что можно и нельзя, залюфтив подвеску и навешав на кузов кучу девайсов (начиная со шнорхеля и заканчивая увешанной фарами, как рождественская елка, корзиной на крыше), он оснастил под финал "свою ласточку" невообразимой 235-й резиной. Причем на облагораживание внешнего облика и салона было решено, что называется, "забить болт".

Впечатление на неподготовленного зрителя она, надо признаться, производила неизгладимое. Остолбеневший Дитер сумел только выдавить из себя: "Колоссаль", а Хеля, изображая всей спиной грустную покорность судьбе, просто молча

полезла в салон. Оказавшись внутри, они окончательно потеряли дар речи.

– Ну? Как адаптация? Пошла, родимая?!
– оглушающе возопил Димыч, усаживаясь на переднем правом сиденье и фиксируя в ногах пакет с не оставляющим сомнения позвякивающим содержимым.

– О, да!
– слабым стоном донеслось сзади.

– Ну, супер! Щщас мы ее еще стимульнем маленько, - обрадовал их новоявленный сомелье и посмотрел на меня.
– Ну, че стоим? Ехай!

Пепелац жизнеутверждающе рыкнул и, проминая своими чудовищными лаптями многострадальный асфальт равнодушных улиц, ринулся к Мурманскому шоссе.

Приключения начинались...

Знаете, я, пожалуй - патриот. И мне нравится наша машинка.

Но я не мазохист. А пытаться разговаривать в тюнингованной таким образом "Ниве", продирающейся сквозь ночное шоссе со стрелкой спидометра, залипшей на цифре 100, может только человек с серьезными психическими отклонениями.

Или Димыч.

Как-то само собой после того как присутствующие чуть было не пооткусывали друг другу уши в тщетной попытке обменяться первыми впечатлениями, в салоне утихли наконец истеричные вопли, означающие непринужденную беседу, и наступила, если так можно выразиться, тишина.

Дождавшись, когда машина, поднырнув под кольцевой трассой, вырвалась на оперативный простор, наш сомелье, почувствовав себя Гагариным, рявкнул:

– Поехали!
– и сделал добрый глоток из обезглавленной своевременно "кедровки".

Я сглотнул завистливую слюну и сосредоточился на дороге. Бутылка ушла на заднее сиденье.

Хелена благоразумно прикинулась ветошью, а Дитер, надеясь неизвестно на что, малодушно медлил.

– Да ладно тебе. Назвался русским - полезай в кузов, - вывел его из плена тягостных раздумий Димыч и протянул половинку огурца.

Немец душераздирающе вздохнул и попытался поймать ртом горлышко пляшущей в трясущейся темноте салона бутылки. Получалось плохо.

– Ничего, освоишься. Дорога длинная, бутылка не последняя...
– нежно успокоил его мой друг, убедившись, что процесс со скрипом, но пошел. И принял обратно полегчавшую емкость.

Мы неотвратимо ввинчивались в ночь.

Мне знакома была эта дорога. Через Волхов, мимо Тихвина и Череповца, с двумя промежуточными заправками нам предстояло добраться до Белозерска. И там, путаясь в паутине разбитых лесовозами проселков, попытаться выйти на первую намеченную точку.

Я смотрел на мелькающие в свете фар километровые столбы и вспоминал...

Совсем недавно эта извивающаяся под колесами бесконечная змея серого асфальта была сутью моей жизни. Где вы, ушедшие в туман призрачного "вчера", такие разные, но родные друзья-соратники? Как мне порой вас не хватает. Игорек, Чабан, Граф, Литвин, Андрюха... Нас разбросала по городам и весям судьба-злодейка, оставив только память и надежду на встречу. Так бывает...

Я стряхнул с себя пелену прошлого и посмотрел на стрелку датчика топлива. Пора заправляться.