Страсть Клеопатры
Шрифт:
Что ж, он увидел достаточно.
Он вновь влился в толпу прохожих и поспешил в сторону ближайшего отделения телеграфа.
4
Сибил Паркер отчаянно пыталась записать содержание сна, который только что разбудил ее. Не зажигая лампы, она вынула из выдвижного ящика прикроватной тумбочки свой дневник.
В узкой полоске света, пробивавшегося из приоткрытой двери спальни, она принялась лихорадочно писать.
Я снова видела ту женщину, красавицу,
Написание этих нескольких фраз совершенно обессилило ее.
Это был первый спокойный сон с тех пор, как начались ее ночные кошмары. Она понимала, что ей следовало бы наслаждаться таким облегчением. Но стоило ей только прикрыть глаза, как образы из других ее снов, страшных и непонятных, мрачными тенями снова встали вокруг ее кровати с балдахином.
Один из них был наиболее жутким. Тот, в котором она смотрела на красивого мужчину восточной внешности, который при виде нее пришел в ужас. Его испуг вначале просто озадачил ее, пока она не увидела свои тянущиеся к нему руки, иссушенные чуть ли не до костей. Она услышала треск раскалывающегося дерева, звон разбитого стекла, и уже в самый последний момент перед своим пробуждением догадалась, что выбирается из какой-то витрины.
Еще через неделю ей приснилось, что она своими руками душит женщину также восточной внешности, наблюдая по ее глазам, как жизнь медленно покидает ее тело. И, словно первые два сна доставили ей недостаточно страданий, ей приснился и третий кошмар. В нем из ночной темноты на нее неслись два огромных поезда; они двигались навстречу, с противоположных направлений, и ярко светившие прожекторы на их локомотивах напоминали глаза разгневанных богов. Затем она почувствовала, что уносится в небо на ложе из огня, и проснулась с пронзительным криком, который разбудил всех в доме.
Невозможно было забыть эти кошмары. Но где-то в глубине души она определенно чувствовала: эти сны представляют собой обрывки чьего-то жизненного опыта или переживаний, которые она пока не могла осмыслить и которым у нее не было объяснения. Поэтому ей было важно сохранить все фрагменты в целостности на будущее.
Спустя несколько минут Сибил немного успокоилась и перестала судорожно хватать ртом воздух; дыхание постепенно стало глубоким и размеренным, а комната опять вернула обычные очертания ее спальни.
Кричала ли она во сне и на этот раз?
Видимо, нет. В противном случае к ней бы зашла Люси. Или кто-то из других горничных. А может быть, кто-то из ее братьев, Итан или Грегори – тот из них, кто еще не упился до беспамятства.
Мощные порывы ветра со стороны озера Мичиган постоянно трепали их огромный дом. Некоторые ставни окончательно разболтались и сейчас ритмично стучали в каменные стены – звуки эти напоминали тяжелую неровную поступь какого-то раненого великана.
Их дом, Паркер-хаус, был одним из первых особняков, построенных на месте осушенных болот к северу от делового района Чикаго, и родители Сибил оставили его ей, исключительно ей,
На протяжении всей жизни Сибил снились очень яркие запоминающиеся сны. И вплоть до последнего времени это были длинные и обстоятельные сны, навеянные и подпитываемые многочисленными книгами, которые она жадно читала с детских лет. Это были сны о романтической любви, приключениях и дальних странах. Записывать наутро их содержание в дневник было для нее настоящим наслаждением. Многие из старых ее дневников по сей день были источником вдохновения для написания маленьких рассказов, как насмешливо называли их ее братья, и это несмотря на то, что эти самые маленькие рассказы в настоящее время приносили львиную долю всех доходов семьи.
Сколько она себя помнила, ей постоянно снился Египет. Не счесть, сколько раз она плавала вместе с Клеопатрой на знаменитой барже наслаждений, возлежа на подстилке из лепестков роз. Чудесные улицы Александрии были для нее столь же реальными, как и Мичиган-авеню, и в детстве она частенько лила слезы по поводу того, что живет в современном убогом Чикаго, а не в древнем роскошном Египте.
– Ты слишком начиталась Плутарха, – посмеивалась над нею ее мать.
Но она читала о Египте не только у Плутарха, а и у многих других авторов. Она жадно поглощала все, что могла найти о последней царице Египта, начиная с тонких детских книжечек и заканчивая обнаруженными ею в библиотеке объемными подборками фотографий археологических раскопок. Каждый новый артефакт, каждая иллюстрация с изображением прекрасной древней Александрии с ее знаменитыми, но давно разрушенными музеем и библиотекой порождали новые фантазии и новые сны, настолько яркие, насколько и возбуждающие. И лишь ее отец заметил в этой ее детской одержимости и игре воображения первые проблески таланта.
– Когда вырастешь, дорогая моя девочка, – сказал он ей однажды, – ты поймешь, что не все вокруг начитаны так, как ты. Не все так же хорошо владеют родным языком. В тебе, без сомнения, угадывается слишком повышенная чувствительность, но даже она может тебе пригодиться в жизни. И твои слезы по поводу краха Клеопатры и Марка Антония – это не просто результат какого-то болезненного нервного возбуждения. У тебя дар, Сибил, редкий и замечательный. Ведь слова для большинства людей – это всего лишь записанные на бумаге символы, обозначающие определенные звуки. А для тебя они способны создавать новые миры в твоем сознании.
Ее отец был убежден, что сны Сибил были отражением ее врожденного таланта, и поэтому поощрял то, что она их подробно описывала, и таким образом первым ее по-настоящему литературным произведением стал дневник с записанными сновидениями. Сейчас, став автором примерно трех десятков популярных романов, действие которых происходило в Древнем Египте, она знала о том, как люди реагируют на печатное слово, даже, наверное, больше своих родителей. Возможно, это и не было образцом высокой литературы нынешней эпохи, но книги Сибил волновали ее преданных читателей и расходились успешнее, чем, например, произведения Генри Райдера Хаггарда, Артура Конан Дойла и еще целого легиона других популярных англоязычных писателей.