Страсть тайная. Тютчев
Шрифт:
Вслед за вступлением Мари в Георгиевскую общину, которое в конце концов можно было понять как заботу о лечении мужа, другое её решение, которое последовало за первым, заставило отца ещё серьёзнее обеспокоиться. Мари вдруг объявила о желании открыть на свой счёт и содержать в Овстуге школу для крестьянских детей. И не обычную, приходскую, а образцовое двухклассное училище с пятигодичным сроком обучения.
Из документов Брянского областного архива картина рисуется так. Десятого февраля 1871 года волостной сход крестьян Овстуга и окрестных деревень принял решение открыть свою школу. Для содержания её постановили собирать ежегодно с каждой души по двадцать копеек, а всего
Наверное, Мария Фёдоровна узнала об овстугских хлопотах из телеграммы, которую могла получить от управляющего имением, потому что уже 14 февраля она сообщает в письме брату Ивану в Смоленск:
«Я поручила Мамаеву на мой счёт устроить сельскую школу в Овстуге, то есть отделать бывший дом Василия Кузьмича и подготовить всё к нашему приезду. Я хочу устроить это в память Николая Ивановича и насколько возможно обеспечить существование школы. Учителя мне уже обещал Делянов от ведомства министерства народного просвещения, и я убеждена, что стоит только начать — через несколько лет крестьяне сами не захотят оставаться без школы».
Здесь надо кое-что пояснить. В декабре 1870 года умер брат Фёдора Ивановича — холостяк Николай Иванович. Конечно, первой мыслью явилось желание связать доброе дело, которое предприняла Мария Фёдоровна, с памятью дяди, любимого всеми в семье.
Н. А. Мамаев, отставной штабс-капитан, сменил на посту управляющего имением Василия Кузьмича Стрелкова, который долгие годы был хранителем имения. Деревянный дом его требовал основательного ремонта и перестройки. В документе, хранящемся в Брянском архиве, по этому поводу сказано:
«Дочь Тютчева, жена флигель-адъютанта, капитана I ранга Мария Фёдоровна Бирилёва, желая способствовать распространению грамотности, принимает на себя единовременные издержки на перестройку дома под училище, со всеми строительными материалами, а также на снабжение школы училищными принадлежностями».
Но это — только единовременные издержки. Мария Фёдоровна берётся стать попечительницей училища, а значит, обязуется из года в год содержать его, постоянно обеспечивать школьными принадлежностями, дровами и освещением, оплачивать содержание персонала... Тут уже речь не об одной тысяче!
Из дневниковых записей мы знаем, что Мария Фёдоровна получала из Овстуга, с сахарного завода, денежные переводы.
В год выходило всего пять-шесть сотен рублей. Ясно, что, прежде чем решиться открыть школу, надо было обсудить вопрос с мужем: откуда взять деньги? И не только большую сумму, которую следует выложить сразу, но и то, что необходимо ссужать ежегодно.
Жалованье Бирилёва, даже когда в конце 1871 года он получил звание контр-адмирала, составляло, как явствует из его послужного списка, 4122 рубля в год, иначе — примерно по 340 рублей с небольшим в месяц. Можно неплохо жить, но не шиковать. Любознательных могу отослать, например, к стоимости в то время тарелки стерляжьей ухи — 3 рубля. Коротко говоря, речь шла о том, чтобы из семейного бюджета, который не просто уходил на жизнь, но на беспрерывное лечение Бирилёва, поездки, выделить изрядное содержание на школу. Такое не решишь в течение одного-двух дней.
А договориться об учителе с товарищем министра просвещения И. Д. Деляновым? Это ж не просто направить кого-то в забытый Богом Овстуг — и никаких после этого забот. Надо было изыскать ему жалованье из государственной казны, как бы мы сегодня сказали, отыскать свободную штатную единицу.
Естественнее думать: мысль о школе у Марии Фёдоровны возникла не под влиянием решения схода, а намного ранее. Более того, и сход-то, видимо, был проведён по её совету. Зачем же Мамаеву тогда сообщать ей об этом телеграфическим порядком и самой в письме брату писать: «Я поручила Мамаеву» и «стоит только начать»... И туг же о том, что может знать человек, лишь сам не раз готовивший себя к этому решению: в каком доме школу разместить и как всё в нём подготовить. Мысль мою подтверждают и записи в дневнике: январь 1870 года — постоянная переписка с Мамаевым. Да, всё, связанное с открытием не просто начальной школы, а образцового, как сказано в архивных бумагах, училища, Мария Фёдоровна должна была заранее обсудить, взвесить и продумать до мелочей.
Я так подробно останавливаюсь на характере хлопот, которые приняла на себя Мария Фёдоровна, на отношении к ним её отца потому, что в это время её саму постигает несчастье — внезапно обнаруживается чахотка.
34
— Италия, юг Франции или Германии... И немедленно! — узнав о болезни Мари, категорически распорядился Фёдор Иванович.
С той трагической августовской ночи, когда чахотка унесла Денисьеву, его Лелю, а следом и двух её детей — дочь Елену и сына Николая, Тютчев с суеверным страхом произносил название этой ужасной болезни.
Настаивали на немедленной Поездке на юг и те, с кем Мари теперь вместе работала в общине, — Боткин, Белоголовый, Карцева. Однако она упорно отклоняла предложения ехать за границу.
— Ты не представляешь, что делаешь с собой, Мари. И это после Димы... — Фёдор Иванович не находил себе места от отчаяния.
Ещё не прошло года, как Тютчевы потеряли сына, не достигшего и тридцатилетнего возраста.
— Ты хочешь умереть? — Фёдор Иванович пристально посмотрел в лицо дочери, залитое не здоровым, как совсем недавно, а лихорадочным румянцем.
Мари, укутывая плечи шалью, встала с кресла, пододвинутого к камину.
— С чего вы взяли, папа? Жар на лице у меня от огня. Право слово, Сергей Петрович и Белоголовый могут ошибаться в своём заключении о моей болезни. Я ведь теперь и сама кое-что понимаю в медицине. Разве мой кашель и то, что я мёрзну, не может быть следствием обычной простуды? А умереть... Теперь умереть я не имею права.
«Как же несчастна моя дочь! — в отчаянии подумал Тютчев. — Неужели она не представляет, что стоит на краю гибели и только глубокое осознание своего положения может её спасти? Как можно теперь, на краю возможной собственной смерти, думать об общине, школе — о чём бы то ни было, кроме собственного спасения... А тут с утра и до ночи слышишь это слово: Овстуг. О каких сборах в деревню может идти речь!.. Нет, это непостижимо...»
С каждый днём, приближавшим традиционный отъезд в Овстуг, отчаяние Тютчева возрастало. Нервозность, которую он вносил и в без того тревожную атмосферу дома, старалась сгладить Эрнестина Фёдоровна. Она искала возможности, чтобы без давления, без нажима на дочь, которые та не переносила, уговорить её заняться незамедлительным лечением. Так же поступал и Бирилёв. Он и Эрнестина Фёдоровна, советуясь с Боткиным и Белоголовым, выяснили, что хорошие результаты в лечении чахотки даёт кумыс, который недавно стали использовать на курортах России. Поэтому, прежде чем ехать в Италию или Германию, Мари согласилась испробовать кумысолечение на родине.