Страсть тайная. Тютчев
Шрифт:
— Ох, как здорово, правда, маменька! — обрадованно подхватила Мари. — С сегодняшнего дня вы станете обучать меня, Дашу и Китти английскому языку. А я буду помогать тебе, Анна, по русскому языку. Хорошо?
Мама улыбнулась:
— В русском нуждаюсь и я, наверное, более, чем моя старшая дочь. Может быть, в таком случае в помощь Мари нам следует привлечь Дашу и Китти?
— Справится одна Мари! Она так знает по-народному, что свободно говорит со всеми девушками в Овстуге! — закричали наперебой обе недавние смолянки, скорее для того, чтобы польстить младшей сестре.
Но Мари, покраснев от неожиданной похвалы, в то же время не загордилась:
— А вы о Ванюше не забыли? У нас же нет гувернантки.
Господи, как же прекрасно заладилось дело в тёплом и уютном дедовском доме! За окнами — то дождь с ветром, то следом за ним — белые мухи и затем настоящий снегопад, а тут — чтение вслух, писание сочинений и решение арифметических задачек. Да ещё — рассказы о Древнем Египте и Ассирии, спряжение немецких и французских глаголов...
Последние предметы — французский и немецкий, а также историю древнего мира вместе с математикой взялась изучать с Ванюшей Анна. И вскоре так увлеклась, что искренне удивилась:
— Никогда бы не подумала, что прибавление в уме к трём мешкам пшеницы ещё пяти таких же мешков вызовет у меня такую радость. А вот поди же — испытываю подлинное увлечение, ещё только садясь рядом с Ванюшей за стол и открывая задачник!
«Ах, если бы сейчас возле меня постоянно было хотя бы полдюжины ребятишек, мне больше ничего не было бы нужно, чтобы быть счастливой, — всё чаще и чаще стала приходить к Анне радостная мысль. — Я очень люблю детей и очень люблю их чему-либо обучать. Это я открыла в себе ещё в Мюнхене, когда помогала в институте младшим. И я ничего не хотела бы для себя лучше, чем учить Ванюшу и Мари. Да к тому, наверное, всё теперь и идёт. Папа в последнем письме сообщил: ему передавали, что ответ великой княгини Марии Николаевны непременно будет положительным. Значит, кто-то из сестёр обретёт то, о чём мечтает всю последнюю пору. А как же иначе? Хотя девочки избежали порочных влияний Смольного, но разве могли их неокрепшие души не устремиться к тому, что они видели часто на балах и пышных приёмах! Императорская семья, великие княгини в окружении фрейлин... И кто из воспитанниц, в том числе и мои милые сёстры, не представлял себя среди этих счастливиц, составлявших ближайшее окружение сильных мира сего?.. Что ж, пусть и моим дорогим сёстрам — сначала одной, затем и другой — выпадет жребий, о котором каждая из них мечтает».
Папа прибыл в Овстуг в самый первый день нового, 1853 года. Все были на всенощной в домашней церкви. Но не прервали молитву, а лишь после неё собрались в гостиной.
— Если бы вы знали, как я спешил к вам, — начал отец, быстрой походкой разминая затёкшие ноги и потирая возле камина озябшие с мороза руки. — Но всё, всё сладилось, как я того и ожидал!.. Хотя ох как неприятно это чувство униженности и ожидания... Но, слава Богу, я горд и счастлив.
Собравшиеся в гостиной ожидали главного: кто принят, кому повезло? Но никто не решался перебить папа, зная, что возбуждение, которое овладело им, должно улечься само по себе, что, только выговорив всё, наполнявшее его за столько дней пути, он успокоится и придёт в себя.
Ведь столько предшествовало тому, о чём он должен рассказать, столько событий и лиц теснилось в его голове, переполняло всю его впечатлительную душу!
— Да, я исполнен чувством гордости за то, что в конце концов удостоен высочайшей милости, — продолжал Фёдор Иванович. — Впрочем, милости двора накануне Рождества и Нового года сыпались как из рога изобилия. Не помню, писал ли я тебе, Нести, что из наших знакомых милейший граф Блудов получил портрет императора при чрезвычайно милостивом рескрипте. Наш давний друг Северин — ленту Святого Александра Невского... Но главное, главное: четыре
Если бы в этот момент Анна могла увидеть себя в зеркале, она бы ужаснулась. Всё лицо её — щёки, лоб — мгновенно стало красным, а затем покрылось бледностью.
— Как, выбор пал на меня? — только и сумела она выдавить из себя. — Ведь я этого не хотела. И теперь не хочу! За что же такое со мною?!
Все окружили Анну и стали её и утешать и поздравлять. Первой её поцеловала мама и нежно, своим платком, вытерла её слёзы. Дарья и Китти обняли Анну и тоже заплакали, скрывая за слезами радости неожиданную для себя обиду. Но всё-таки они очень любили свою старшую сестру и, как ни были обе расстроены, от души пожелали ей счастья.
Последним подошёл папа.
— И ты не вознаградишь, дочь моя, своего несчастного отца хотя бы слабою улыбкою за всю мою любовь к тебе, которая безгранична? — хлюпнул он носом, стараясь совладать с новым приливом возбуждения. — Зимний дворец, императорский двор! Что может быть желаннее, а главное — заслуженней для девицы твоих высоких природных достоинств, твоего ума, воспитания и образования! Мне передали: цесаревна Мария Александровна остановила свой выбор именно на тебе, потому что ей сказали, что ты молода и получила образование и воспитание за границей. И несомненно, обладаешь высокими нравственными достоинствами.
— Но ведь цесаревна совершенно не знает меня, она никогда со мною не разговаривала, — Анна всё ещё не могла окончательно прийти в себя. — Я вообще никогда не видела близко никого из членов императорской фамилии. Впрочем, именно цесаревну мне довелось однажды внимательно рассмотреть, совершенно, впрочем, не подозревая, кто она есть на самом деле.
Анна припомнила, как год или два назад она была приглашена на бал у графини Орловой-Давыдовой. Не принадлежа к числу барышень, имеющих успех, Анна, застенчивая и робкая, танцевала мало и старалась укрыться в каком-нибудь уголке зала. Ей нравилось любоваться со стороны блеском бала, а не видеть себя в его центре.
Так, сторонясь знакомых, Анна села на один из диванчиков, стоящих в углу, и стала отсюда смотреть на кружащиеся пары.
Неожиданно она обнаружила, как на другой конец дивана присела одинокая молодая дама. На ней был прелестный туалет из голубого крепа с кружевами, который выделял необычайную белизну её лица и её изящество.
Анна залюбовалась ею. В ней было что-то исключительно молодое и воздушное, то обаяние, которое больше всего привлекает в женской красоте.
Когда незнакомка удалилась, Анна тут же осведомилась у одной из своих знакомых: «Скажите, кто эта особа в голубом, которая сидела рядом со мною?» Ответ был быстрый и даже презрительный: «Откуда вы, моя милая? Ведь это цесаревна».
Даже теперь, вспоминая этот случай, Анна вновь смутилась своего тогдашнего поведения — как же она не встала при одном приближении столь знатной императорской персоны? Однако теперь предстояло думать не о прошлом, а о будущем.
Папа объявил, что следует собираться и не позже чем через пару дней отправляться в дорогу. Но сам он, к неудовольствию дочери, отказался её сопровождать, сославшись на приступ подагры.
Мама нашла его поведение в высшей степени неприличным и потребовала, чтобы он сам вёз Анну ко двору и сам её там представил, если он, в конце концов, уважает императорский двор, наконец, себя самого и свою дочь.