Страсть в жемчугах

Бернард Рене

Приблизившись к нему, она присела рядом с ним, и мальчик приветствовал ее доброй улыбкой.

– Добрый вечер, сэр. – Элинор тоже улыбнулась.

Он кивнул в ответ, а она вдруг выпалила:

– Я люблю его, Талли. – Сказав это Элинор поразилась – как приятно было высказать свои самые сокровенные секреты. – Все так запуталось, Талли… мне следовало бы стыдиться, но никогда я не была такой счастливой, как сейчас. Только это… не продолжится. Он мне не доверяет. Он желает меня, но не настолько, чтобы открыться.

Талли

поставил каминный экран на место, потом посмотрел на нее так, словно выражал сочувствие. Он еще и жестикулировал, но Элинор не понимала его.

– Миссис Эскер, похоже, думает, что штурвал в моих руках, Талли. Но у меня такое чувство, что я отдана на милость ветров, которые даже не могу понять. Ты когда-нибудь переживал такое? – печально продолжала она.

Мальчик склонил голову с плечу, словно обдумывая вопрос, потом потянулся к ней и похлопал по руке, в точности повторяя манеру своей приемной матери.

– Я возьму все, что могу, Талли. Да, все, что могу. А потом стану молить Провидение, чтобы надежно спрятало меня от его поцелуев и дало силы жить дальше.

Талли снова кивнул. А Элинор тихо заплакала.

Глава 19

– Картина закончена.

Фраза слетела с языка раньше, чем он осознал это, и Джозайя со вздохом закрыл глаза. Он не мог представить, что солжет Элинор о продвижении работы, но какая-то частичка его души протестовала – ведь он так глупо отказался от своего счастья.

Да, картина закончена – этого нельзя было отрицать, но произнести это вслух – значит сделать все реальным и непреложным фактом. Последние тридцать минут он обводил кистью свою подпись в нижнем правом углу, чтобы отсрочить вердикт, но теперь…

– Прости, что?.. – спросила с дивана Элинор. – Ты сказал, что картина закончена?

– Сказал. – Джозайя отложил кисти и усилием воли заставил себя улыбнуться. – Теперь вы официально бессмертны, мисс Бекетт, – к лучшему ли это или к худшему.

Она медленно встала; лицо ее побледнело.

– Я уверена, что к лучшему. Можно мне… посмотреть?

– Да. – Когда она подошла, Джозайя отступил в сторону, чтобы дать ей место перед мольбертом. Вот… как видишь.

У Элинор ноги онемели, а во рту пересохло от тревожного ожидания. Сегодня, сидя в нужной позе, она наблюдала за работой Джозайи и мечтала о том, как они попозже займутся любовью, но теперь он своим заявлением вернул ее в царство реальности.

Утро едва перевалило за середину, а ее мир, содрогнувшись, неожиданно рухнул. Да, сейчас она стояла перед мольбертом, и стало окончательно ясно: нельзя избежать неизбежного.

Элинор подняла глаза на собственное изображение.

«Господи, не дай мне заплакать!» – воскликнула она мысленно.

Тщеславию не было места в ее мыслях, но ей было трудно узнать себя в безмятежной красавице,

смотревшей на нее. Женщина на картине была до кончиков ногтей такой, какой Элинор всегда хотела быть, но превосходила даже самые смелые ее мечты. Эта женщина не стремилась к гармонии и респектабельности. Эту женщину не волновало, что о ней думают и как воспринимают ее внешность. Эта женщина была… непобедима!

– Едва могу поверить, что это я… что именно такой ты меня видишь. – Она прижала ладонь к губам. – Я не так красива, Джозайя.

– Ты куда красивее, но я не настолько хороший художник, чтобы передать твою красоту. Ты не узнала себя?

– Эта женщина… – Элинор вздохнула. – Хотела бы я иметь ее отвагу.

– У тебя она есть. – Джозайя положил руку ей на талию, и охвативший Элинор холод начал исчезать. – Отвага – одно из твоих лучших качеств.

– Джозайя, что теперь будет? – тихо спросила она.

– Я заплачу тебе. Как обещал, Элинор. И ты свободна. Можешь оставить меня. – Он сделал медленный вдох, чтобы успокоиться. – Но ты давно уже должна была догадаться, что всегда была свободна. Я никогда…

– Ты говоришь мне о деньгах? – перебила Элинор.

– Нет. Что бы я сейчас ни сказал, все будет глупостью.

– Тогда не надо. Не говори ничего.

Элинор взяла его лицо в ладони и поцеловала так, как никогда прежде не смела. Она целовала его страстно и бесконечно долго, целовала так, чтобы он почувствовал то же, что чувствовала она.

Наконец она оторвалась от его губ, но только для того, чтобы проложить дорожку поцелуев по его шее, туда, где пульс заспешил от ее ласк. Джозайя глухо застонал, и Элинор закрыла глаза, вслушиваясь в музыку этого мужского голоса, от которого у нее слабели колени.

– Джозайя, возьми меня. Здесь. Сейчас.

Он снова застонал, чувствуя, что все сильнее возбуждается.

– У меня здесь… нет «французских писем». Они внизу, и мы…

Элинор покачала головой:

– Нет, здесь и сейчас.

Если Джозайя и собирался спорить, то забыл о возражениях, когда ее руки скользнули по его животу, туда, где мужское естество уже натягивало ткань брюк. Элинор расстегнула только верхние две-три пуговицы, но и этого оказалось достаточно – в следующее мгновение она уже сжимала его твердое как железо копье.

– О Господи! Элинор…

«Это будет наш последний раз», промелькнуло у Джозайи.

Он провел ладонями по шелковистому бархату платья, прижимая Элинор к себе, и его сердце признало капитуляцию. Было очевидно: он любит ее. Действительно любит. Было глупо отказываться от презерватива, но какая-та иррациональная часть его сознания толкала на риск. Она будет целиком принадлежать ему, и мысль о возможном ребенке вызывала эгоистичную и отчаянную радость. Но Джозайя не хотел задерживаться на собственных размышлениях.