Страсти Челси Кейн
Шрифт:
Задрав голову вверх, он принялся разглядывать стропила крыши.
– Я хочу, чтобы он официально признал меня своим сыном. Разве это не было бы всего лишь данью справедливости? Но он и слышать об этом не желает. Он так кичится своим положением в городе. А к тому же заботится об интересах семейства. Они бы ему этого не простили. Все, кроме Донны. По-моему, Донна обо всем знает.
– Мне она ничего не говорила.
– Из-за Маргарет. Вся эта история узлом завязана на ней. У нее со здоровьем не очень-то.
– У Маргарет?! У Маргарет неважно со здоровьем?! Вот уж никогда бы не подумала!
– Физически-то она хоть куда. Но когда Донна
– Но почему он не может сказать правду одному тебе, не оповещая об этом никого из посторонних?
– Спроси его самого. А заодно узнай, почему он так чудовищно обошелся с моей матерью. Он должен был позаботиться о ней. И уж во всяком случае не допускать того, что они все с ней сделали. Судьба избрала меня своего рода орудием мщения. Он ведь не может забыть о ней и обо всем, что с ней произошло, пока я торчу у него перед глазами.
– Тебе не тяжело жить с такой злобой на сердце?
– Я, честно говоря, уже привык к этому за долгие годы. Пожалуй, мне было бы нелегко вдруг избавиться от нее.
– Мне так грустно это слышать, Хантер!
– Ничего, все нормально. В моей жизни ведь было много и хорошего. И в том числе, представь себе, даже в раннем детстве, о котором я тебе вкратце рассказал.
– Но что именно?
Повертев в руках пустую бутылку из-под пива, он прошел в кухню и положил ее в раковину. Челси молча следила, как он приблизился к изящному сундуку, сделанному, как и вся остальная мебель, из массива сосны, и, подняв крышку, вытащил со дна его небольшой сверток.
– Я уже сказал, что она была одаренным человеком. Мы с ней часто играли в одну игру, придумывали разные истории. Можно назвать их сказками, можно – уроками жизни. Она рисовала город – сперва церковь, потом почту, магазин, библиотеку. А потом мы делали маленьких человечков, в основном ребят, которые жили в этом городе и общались между собой. Дружили, ссорились, дрались.
Он протянул ей пачку рисунков, которая была перевязана тонкой голубой лентой, наверняка оставшейся от какого-нибудь из изделий Кэти. Челси взяла рисунки.
– Ты уверен, что хочешь мне их показать? – Глядя на небольшой сверток, она отчетливо ощущала, что он заключает в себе нечто глубоко личное, интимное и гораздо более сокровенное, чем даже рассказ Хантера, ведь эти рисунки являли собой вещественную память о прошлом, которую Хантер, в отличие от нее самой, тщательно прятал от посторонних глаз.
– Это великолепные рисунки! Я хочу, чтобы ты их увидела! – сказал он.
В словах его звучала неподдельная гордость, и Челси поняла, что Хантер любил свою мать, несмотря на все страдания, на которые она его обрекла, несмотря на унижения, которым подвергали его горожане по вине Кэти. Он любил ее и простил ей все.
Она положила сверток на колени и развязала ленту, приготовившись хвалить работы Кэти и восторгаться ими, какая бы нелепая мазня ни предстала перед ее взором. Ей так хотелось утешить и ободрить Хантера! Раз он категорически против дружеских объятий и иных способов выражения сочувствия, то ей придется порадовать его, дав лестный отзыв о рисунках его покойной матери.
Она была совершенно не готова увидеть перед собой подлинные произведения искусства – изображения городских зданий, выполненные пером с редчайшим мастерством и непревзойденным вкусом. Она не ожидала также, что работы
Челси пристально разглядывала каждый рисунок прежде чем перейти к следующему. Она смотрела и никак не могла насмотреться на маленькие шедевры. Красота этих работ, свидетельствующая о таланте Кэти, жизнь которой была так безжалостно погублена, и то, что Хантер показал ей столь бережно хранимые реликвии, тронули ее до слез.
Она заморгала, боясь, что разозлит Хантера своей сентиментальностью и, справившись с собой, произнесла:
– Они изумительны! Ты владеешь настоящим сокровищем!
Хантер протянул руку, но Челси, прежде чем отдать ему стопку рисунков, на несколько секунд задержала их в своих руках. Она нежно погладила самый верхний листок, затем нижний, прикоснулась к голубой ленточке и лишь после этого протянула всю пачку владельцу.
В эту минуту ей показалось, что она рассталась с чем-то важным и бесконечно нужным ей самой, с тем, чего ей так долго недоставало. И слезы, которые ей до сих пор удавалось сдерживать, полились из ее глаз.
Бережно положив связку рисунков на дно сундука, Хантер остановился у края кушетки.
– Я не думал, что это тебя так расстроит, – мягко сказал он.
– Знаю, – всхлипнула Челси, подходя к стулу, на котором висела ее куртка. – Не беспокойся. Я уже в порядке. – Отыскав в кармане носовой платок, она промокнула им глаза. – Пожалуй, мне пора. – Надев куртку, она вспомнила, что почти не притронулась к соку, которым Хантер угостил ее. Взяв с низкого столика стакан, она понесла его в кухню.
Хантер заступил ей дорогу и вынул стакан из ее ослабевших пальцев. Избегая его взгляда, она повернулась к двери.
– Какого же черта тебе надо? – крикнул он ей вдогонку, когда она уже готова была повернуть дверную ручку.
– Что ты имеешь в виду?
– У меня. От меня. Что тебе надо?
Помедлив, она ответила:
– Дружеское участие.
– Но почему ты ждешь его от меня?
– Да потому что ты мне нравишься. Разве этого недостаточно? А еще потому, что я такая же одинокая и неприкаянная, как и ты. И я надеялась, что мы сможем понять и поддержать друг друга.
– Ты?! Одинокая и неприкаянная?!
– Я родилась здесь, Хантер. В этом городе. В конце марта тридцать семь лет тому назад. Никакой другой информацией об обстоятельствах моего рождения я не располагаю. Мне не известно, кто мои родители и есть ли у меня братья и сестры. Зато я точно знаю, что кому-то не терпится заставить меня уехать отсюда. – Она прерывисто вздохнула. – И поэтому временами мне бывает очень грустно и одиноко. Как, например, сегодня.
Хантер глядел на нее во все глаза, не зная, верить или не верить ее словам.