Страсти по Феофану
Шрифт:
— Ты и здесь продолжаешь богохульствовать! — возмутилась девушка, впрочем, уж не так грозно и невольно перейдя на «ты», что являлось неплохим знаком. — Видимо, забылся или чего-то не понял. Мы с тобой в приятельских отношениях, но не более. У меня своя жизнь, у тебя своя. То, что я тебе нравлюсь, не даёт ещё права помещать мой портрет где угодно, в том числе и в церкви.
Софиан поник и ответил грустно:
— Извини. Я хотел, как лучше.
— Он хотел, как лучше! Это никого не волнует. Важен результат.
— Я
— Надо было думать. Обещай, что в последний раз делаешь подобную глупость.
— Обещаю. Но не рисовать тебя вовсе не смогу.
— Хорошо, рисуй, но не на иконах.
— Да, конечно.
— Впрочем, не рисуй: душу не трави — ни себе, ни мне, ни мальчишке Барди.
Сердце у послушника больно сжалось.
— Всё-таки выходишь за него?
— Хм-м... скорее, да, чем нет.
— От чего зависит?
Синьорина понизила голос:
— Он уехал на известный тебе остров и готовит высадку... Близится финальная битва... Если его не убьют, мы поженимся. — Улыбнулась и погладила его по руке. — Фео, не грусти. Ты ещё найдёшь своё счастье. — И, уже удаляясь, бросила из-за плеча: — Будешь во дворце — заходи. Поболтаем — чисто по-дружески.
Прикусив губу, чтобы не расплакаться, сын Николы подумал зло: «Не дождёшься, дура! Никогда, слышишь? Никогда! Ненавижу тебя, курицу безмозглую, каменное сердце! Я такой подарок преподнёс тебе, на который ни один Барди не способен, — обессмертил лик в виде фрески. И какой фрески! Все душевные силы в неё вложил... А в ответ — оскорбления, вытирание об меня ноги, унижения... Кончен бал! Больше моей ноги не будет у Гаттилузи. «У меня своя жизнь, у тебя своя!» Что ж, давайте, живите сами. Как-нибудь и я протяну без вас!»
И действительно, стойко переносил одиночество до весны. Но весной произошёл новый поворот.
7
Киприан пришёл в мастерскую монастыря как всегда внезапно. Вызвал Феофана во двор и спросил раздражённо, почему теперь, в самые ответственные дни противостояния, от него прекратились сведения о Галате? Тот стоял угрюмый, глаз не мог поднять:
— Потому что я не посещаю более генуэзкой фактории.
— Ты поссорился с консулом?
— Нет. Немного. Есть определённые трения.
— Чепуха. Надо перебороть самолюбие, если под угрозой поручение самого Патриарха. Нам необходимо уточнить дату нападения Иоанна Палеолога на Константинополь. Прочие источники утверждают, что не позже августа.
— Я боюсь, Гаттилузи больше не доверяет мне.
— Сделай всё возможное. Расшибись в лепёшку. Но достань из него требуемые сведения.
— Постараюсь, брат.
— Патриарх вместе с императором на тебя надеются. Не разочаровывай их.
Ничего не поделаешь: Дорифору пришлось отправляться в Галату. А тем более подвернулся повод —
— О, кого я вижу! Слава Богу, с вами ничего не случилось. Мы уж беспокоились, и Летиция вспоминала — где наш юный друг Феофано? Думали послать человека, да не собрались, закрутились... Столько дел и забот!.. И куда ж вы пропали?
Он ответил уклончиво:
— Тоже закрутился. Было много работы, помогал учителю — мы расписывали церковь в Хризополе. А потом хворал.
— Ничего серьёзного, я надеюсь?
— Нет, простуда, только и всего.
— Выглядите уставшим. Поздравляю со Святой Пасхой. Отдыхайте, веселитесь, чувствуйте себя празднично.
— А когда мы могли бы поговорить по делу?
Консул догадался:
— A-а, так вы посланы своими «друзьями»?
— Очень сильно гневались, что не приношу сведений.
— Хорошо, увидимся. Где-то ближе к ночи.
Сын Николы устроился на диванчике в тёмном уголке, чтобы видеть залу, а Летиция не могла его обнаружить. Но коварный план с ходу провалился: не прошло и четверти часа, как её голосок зазвенел над ухом художника:
— A-а, попался, который скрывался... Мне отец говорит: здесь синьор Дорифор, сильно исхудавший после болезни. Я пошла искать... Милый Фео, ты меня совсем позабыл?
Девушка присела около юноши и взяла его за руку:
— Что с тобой? У тебя вроде лихорадка?
— Просто не поправился ещё до конца...
— Знаешь, я скучала без наших встреч. Не лукавлю, правда.
Он почувствовал, как пульсирует кровь у разреза его воротника. Выдохнул негромко:
— Странно это слышать. У тебя жених...
— Ты ревнуешь? Брось. Пьеро Барди уехал и как будто бы сгинул из моей жизни. Совершенно спокойна. Ты — другое дело.
Облизав высохшие губы, Софиан спросил:
— Почему — другое?
— Ты мой самый преданный друг. С братьями практически не общаюсь, а сестра больна, дурочка с рождения. Есть, конечно, подруги, но они — жуткие гусыни, с ними часто скучно. Папенька всегда занят, на меня у него не хватает времени... Наши встречи с тобой были удивительно хороши.
— Я не думал, что они для тебя что-то значат.
— Я сама так считала. Но когда ты обиделся, перестал к нам ходить, это поняла.
Потрясённый, взволнованный, он проговорил:
— Но пойми и другое: с некоторых пор видеться с тобой не могу без боли. Точно острый нож. Знать, что ты — чужая невеста, для меня нестерпимо.
Дочка Гаттилузи стиснула запястье приятеля:
— Бедный Феофано! Мне самой становится больно от страданий твоего сердца. Но удел наш таков. Нам не быть мужем и женой. Мой отец никогда не благословит. Мы обречены остаться друзьями. Разве между женщиной и мужчиной дружбы быть не может?