Страсти по Луне. Книга эссе, зарисовок и фантазий

Безелянский Юрий Николаевич

– ату его!..

Вот так складывалась судьба юноши из заполярной глубинки. С институтами не получалось, приходилось работать. «Чем занимался? Да чем только не занимался, – рассказывал «Московским новостям» Венедикт Ерофеев. – Работал каменщиком, штукатуром, подсобником на строительстве Черемушек, в геологоразведочной партии на Украине, библиотекарем в Брянске, заведующим цементным складом в Дзержинске Горьковской области… Кем угодно».

Не получив высшего образования и не имея возможности работать по специальности, связанной с филологией, с литературой, Венедикт Ерофеев 15 лет скитался по стране. Был еще приемщиком стеклотары, змееловом в Средней Азии, дорожным рабочим,

монтажником линий связи.

«Я работал тогда на кабельных работах, и по моей вине вся Россия покрылась телефонными кабелями, – в другой раз и другой газете рассказывал Ерофеев.
–

Я связал Вильнюс с Витебском и Полоцк с Москвой, но это не минуло литературу, поскольку ей всегда необходим новый язык, со старым языком ничего не будет, а на кабельных работах я получил отличную фольклорную практику. Жил я в вагончике тогда, в грязи, в одном вагончике помещалось девять человек. Мои соседи обращались со мной нормально, но считали дураком…»

Именно там, на кабельных работах, лежа на верхней полке нар, написал Венедикт Ерофеев поэму «Москва-Петушки», ставшую символом целой эпохи. Тонюсенькая книжечка, написанная в 1969 году, вызвала бурю литературоведческих дискуссий и сразу вошла в народ, как нож входит в масло. По количеству крылатых слов и выражений «Москва-Петушки» может соперничать с «Горем от ума».

Но еще раньше, в студенческую пору, Ерофеев сочинил «Записки психопата», затем роман о Шостаковиче. И то, и другое считается утерянным.

Ну а дальше на Венедикта Ерофеева навалились болезнь и слава, почти одновременно. Он перенес тяжелую операцию, и благодарное отечество отвалило ему 26 рублей пенсии по инвалидности. Поэма «Москва-Петушки» (повесть, роман – как ее только не называют) перепечатывалась многократно у нас и за рубежом. Публиковалось эссе «Василий Розанов глазами эксцентрика». Пьеса «Вальпургиева ночь, или Шаги Командора» шла в театре. Журналисты стали осаждать уже признанного и знаменитого писателя вопросами типа: «Наследует ли советская интеллигенция лучшие традиции интеллигенции русской?» На что Венедикт Васильевич отвечал так:

– Советская интеллигенция? Господи, а это что такое?.. Это чистейшая болтовня. Чего им наследовать? Советская интеллигенция истребила русскую интеллигенцию, и она еще претендует на какое-то наследство…

– А как вы оцениваете современное состояние культуры – как кризисное? – вопрошал корреспондент «Московских новостей» в декабре 1989 года.

– Никакого кризиса нет, и даже полное отсутствие всякого кризиса, – отвечал Венедикт Ерофеев. – Добро

бы был хотя бы элементарный кризис, а то вообще – ни культуры, ни кризиса, решительно ничего.

На такое полное отрицание кто-кто, а Венедикт Ерофеев имел право.

Книжный человек

Alit lectio ingenium[1 Чтение питает ум {лат.).].

Владимир Муравьев о Венедикте Ерофееве: «Он всю жизнь читал, читал очень много. Мог месяцами просиживать в Исторической библиотеке, а восприимчивость у него была великолепная. Но читал не все что угодно. У него был очень сильный избирательный импульс, массу простых вещей он не читал, например, не уверен, что он перечитывал когда-нибудь «Анну Каренину». Не знаю, была ли она вообще ему интересна. Он, как собака, искал «свое». Вот еще в общежитии попались ему под руку «Мистерии» Гамсуна, и он сразу понял, что это – его. И уж «Мистерии» он знал почти наизусть. Данные его были великолепны: великолепная память, великолепная, незамутненная

восприимчивость. И он совершенно был не обгажен социалистической идеологией… Он вообще мечтал весь век учиться, быть школьником или сидеть с книжечкой в библиотеке… Он действительно был человеком литературы, слова. Рожденным словом, существующим со словесностью…»

Когда Веничка приезжал к родным – сестрам и братьям, то составлял для них список, что надо читать. «“Что ты читаешь?” – «Пикуля». – «Фу! Вот Набокова надо читать, – вспоминает слова Вени сестра Нина. – Неужели ты дожила до таких лет и не знаешь, кто такой Набоков?.. Вот сейчас печатают Конквиста», а у него эти книги в такие годы. Он давал эту книгу нам с Тамарой на одну ночь».

Любимыми писателями Венедикта Ерофеева были из западных Рабле, Паскаль, Ибсен, Гамсун… Из отечественных – Гоголь («Если бы не было Николая Васильевича, и меня бы как писателя не было, и в этом не стыдно признаться»), Некрасов, Салтыков-Щедрин, Козьма Прутков, обэриуты Хармс, Олейников… Из поэзии любимыми были Бальмонт и Северянин, к которым Ерофеев сохранил привязанность до конца дней своих. В юности Ерофеев любил сочинять пародии в стиле Северянина. Вот отрывок, написанный летом 1957 года и посвященный тогдашним международным событиям:

О, катастрофа Будапешта была изящным менуэтом, она, как декольте Сильваны, сорвала русские муары. Для нас служила оппонентом декоративность пируэта, для них – трагедия Суэца – своеобразным писсуаром. Я, очарованно загрезив, постиг рентабельность агрессий и, разуверившись в комфорте республиканского фрегата, неподражаемо эффектно сымпровизировал позессив, пленив пикантностью Жюль Мока и деликатных делегатов.

Не терпел Ерофеев Чернышевского и Добролюбова. Не любил Ахматову и Булгакова (по воспоминаниям, «Мастера и Маргариту» ненавидел так, что его трясло). Про писания Эдуарда Лимонова говорил: «Это нельзя читать».

К современным писателям Венедикт Васильевич относился плохо. Во многих из них его коробила «победоносная самоуверенность» – по мнению Ерофеева, «писатели должны ходить с опущенной головой». Не признавал напыщенности. «Я хоть и сам люблю позубоскалить, – говорил он, – но писать нужно с дрожью в губах, а у них этого нет». И еще Венедикт Ерофеев признавался: «Писать надо, как говоришь». По наблюдению Шмельковой, сам Ерофеев писал легко и быстро, на одном дыхании, когда накатывало вдохновение, потом мог подолгу молчать.

Помимо книг, Венедикт любил музыку и хорошо ее знал. Одним из самых любимых его композиторов был Ян Сибелиус. Характерное признание содержится в письме писателя к сестре Тамаре от 13 ноября 1982 года: «Теперь другая помеха занятиям: по случаю кончины нашего президента мне на голову свалилась такая бездна добротной музыки, что я едва успеваю перебегать от радио к телевизору и обратно. Допустим, только что по радио закончилось мое любимое получасовое andante из 4-й симфонии Брукнера, как слышишь: в той комнате, по телевизору, начали 8-ю сонату Бетховена; не успев ее дослушать, бежишь на кухню, потому что там без всякого предупреждения вступила самая скорбная и горемычная часть из 1-й сюиты Сибелиуса и т. д.».